Но, когда он вошел под колоннады, окружавшие двор язычников, его надменная голова опустилась на грудь и шаг сделался более медленным и менее верным. На минуту естественное чувство овладело им, и ему сильно захотелось подойти к этому мрачному углу и сказать несколько добрых прощальных слов брату. Он подумал даже, что возможно извлечь свою саблю, рассечь в мгновение ока узы пленников и велеть им спасаться во мраке, как им угодно. Но фанатизм, уже так давно вносивший фальшь в его суждения, в самом начале подавил этот добрый порыв.
«Быть может, – говорил себе зилот, – это последняя великая… жертва, какая требуется от меня, Элеазара Бен-Манагема, избранного для того, чтобы сегодня спасти мой народ от разгрома. Сожалеть ли мне теперь о жертве, когда она у алтаря связана веревками? Нет, хотя бы кровь моего брата обагрила ступени его, когда эта жертва испустит дух! Ужели мне щадить молодого, храброго язычника, бывшего для меня как бы родным, хотя и чуждым моему дому, если его жизнь необходимая жертва? Нет, хотя бы сердце моей дочери должно было разбиться, когда она узнает, что он отошел в небытие, чтобы никогда из него не выходить! Иевфай не сожалел о своей дочери, выполняя обет, неужели же мне роптать, принося в жертву жизнь всех моих столь же охотно, как и свою собственную, ради спасения Иерусалима?»
Подобные размышления закалили его против всякой нежности, и он решил даже не прощаться с узниками. Они не могли рассчитывать на него. Их присутствие могло бы смягчить его, ослабить его отвагу и даже оскорбить Бога-Мстителя, которого он надеялся умилостивить. Кроме того, если бы стало известным, что он входил в общение с двумя признанными христианами, куда делись бы его известность и влияние, на которые он надеялся, чтобы достигнуть торжества в предстоящей великой и решительной битве? Лучше следовало погасить эти порывы слабого сердца, окаменеть и продолжать свой путь мимо них. Тем не менее он на минуту остановился и с тоской протянул руку к тому углу где лежал его связанный брат. В это мгновение легкий шум шагов раздался подле него в темноте. Это была Мариамна, возвратившаяся из римского лагеря и проскользнувшая в тени колоннад к тому кого она любила.
Глава XIV
На заре
Вскоре холодный и бледный день засиял над башнями и вышками храма. Высокий купол, казавшийся серым и неопределенным, рисовался на необъятном небе, как масса облаков, исчезающая перед ясным и чистым утром; мало-помалу он засиял своим фиолетовым цветом и, наконец, засверкал своим белым отполированным мрамором, когда лучи поднимающегося солнца полностью позолотили его вершину. Немного спустя золотая крыша разбросала туда и сюда огненные лучи и сделалась ослепляющей, пламенной скатертью. Но двор язычников все еще был погружен во мрак, и два узника, связанные в самом темном углу, обратили свои бледные лица к небу, чтобы приветствовать приход нового дня, последнего для них на земле.
Но внимание их тотчас же обратилось на самый двор, так как через темные арки колоннады двигалась зловещая процессия тех, кто судил их и теперь приближался довершить осуждение. Одетые в длинные одежды и ведомые нази, они медленно, торжественным шагом и с суровым видом парами двигались вперед. Было ясно, что синедрион строго соблюдал тот пункт своего кодекса, который предписывал им совершать суд без милости.
Важно продолжая свой путь тем же медленным и степенным шагом, они расположились полукругом подле узников, затем все остановились в одно мгновение и, показывая, что они собрались все и проникнуты единодушием, воскликнули в один голос:
– Вот мы перед лицом Божиим!
И снова воцарилось мертвое молчание, невыносимое и бесконечное для осужденных. Даже Калхас почувствовал, что в нем поднимается жгучее сознание несправедливости и странное желание противодействия, между тем как Эска, выпрямившись во весь рост и, несмотря на узы, скрестив свои смуглые руки на груди, бросил на беспощадное собрание вызывающий взгляд, который, казалось, ободрял судей и побуждал их делать свое дело.
Тогда Матиас, сын Боэса, выступил вперед своих товарищей и, по обычаю, обратился к самому младшему синедриона.
– Финеас Бен-Эзра, обнародовано ли осуждение?
– О нем возвещено от одного края страны до другого, – сильным и звучным голосом отвечал Финеас. – До севера и юга, востока и запада, всему народу Иуды возвещен неизбежный приговор. Обвинитель говорил и вышел победителем. Обвиненные были судимы и приговорены к казни. Да будет этот приговор выполнен без замедлений.