– Он был побежден, господа, благодаря тяжести, – заметил Гирпин, – да, именно благодаря тяжести. Я вам сейчас покажу, что все дело тут в тяжести, кого ни взять – человека или зверя…
Но в эту минуту рассуждение гладиатора было прервано движением багряной завесы и появлением Плацида, который предстал своим посетителям во всем своем блеске и красоте, уже вполне одетый.
Трибун обладал по крайней мере одним неоспоримым достоинством, оказывающим огромные услуги человеку, выступающему на том поприще, где необходимы энергия и постоянная бдительность: у него был превосходный желудок – по пословице, удел людей с изворотливой совестью и черствым сердцем. Хотя ужин предшествующей ночи был великолепен и очень продолжителен, застольный кубок беспрерывно переходил из рук в руки и гости, отуманив мозг вакхическими парами, успели открыть свой настоящий характер дальновидному и сохранившему трезвость хозяину – этот последний, освежив себя ночным отдыхом, казался полным здоровья, и глаза его блестели. В ту минуту, когда он, облаченный в белую тунику, стянутую золотой застежкой и усыпанную блестками, в плаще, украшенном широкой фиолетовой каймой, со старательно расчесанными и надушенными волосами и бородой окинул взором толпу своих клиентов и слуг, шепот удивления пробежал по собранию, искренний, по крайней мере в первые мгновения, и даже сами гладиаторы не могли удержаться от рукоплесканий этому человеку, одновременно и столь богато одетому, и столь сильному и изящному.
– Привет, друзья мои, – сказал трибун, останавливаясь на пороге и благосклонно оглядывая толпу.
– Привет тебе, господин! – отвечала толпа в один голос.
Плацид переходил от одного человека к другому, хотя и не без достоинства, но с той искренней сердечностью, какую он так хорошо умел напускать на себя, желая польстить низшим по сравнению с ним людям. Благодаря острому и проницательному уму он в невероятно короткий срок рассмотрел все накопившиеся дела: выразил изумление перед статуей, отказался от картины, купил драгоценную вещицу, дал ответ посыльному прекрасной просительницы и приобрел мула, послав слугу немедленно отыскать его на рынке. Только честным труженикам не пришлось уйти хотя бы наполовину удовлетворенными – вместо платы на их долю выпало только несколько улыбок. Затем он обратился к Гиппию, как будто для него не было в жизни ничего более интересного, как развлечения, вызнал у него сведения относительно обучения гладиаторов и сообщил планы касательно амфитеатра.
Гиппий знал себе цену и относился к патрицию, как равный к равному, но Гирпин и Евхенор, высоко ценившие влияние могущественного патрона, смотрели на Плацида с уважением и глубоким почтением.
– Но ведь все бойцы слишком хорошо известны, – говорил патриций учителю бойцов. – Вот, например, старый Гирпин, который двухфутовым булатом прикрывается так же хорошо, как будто у него полное вооружение, и ни на минуту не теряет из виду биений сердца своего противника. Другие почти так же сильны. В состязаниях с обыкновенными фехтовальщиками они неизбежно берут верх, и если мы выставим их друг против друга, то для удовлетворения народа, который хочет видеть льющуюся кровь, им надо завязать глаза, чтобы смерть их была делом случая. Нет, если кто нужен теперь, так это новый человек, которого мы обучим потихоньку, и пускай он выступит в качестве неизвестного соискателя императорского приза. Что ты скажешь на это, Гиппий? Теперь это единственное средство сделать игры интересными.
– По-моему, это дело решенное, – отвечал Гиппий. – У меня есть под рукой неизвестный смельчак, который в несколько недель упражнения сделается таким бойцом, каких и не видано, по крайней мере если верить Гирпину. Ну, рассказывай, старый троянец. Говори патрону, как ты наконец нашел того, кто тебя сильней.
Вызванный на рассказ, старый гладиатор пространно, не обращая внимания на многочисленные восклицания удивления Дамазиппа и Оарзеса, передал о своей случайной встрече с Эской и о своем испытании его силы и ловкости. Довольно болтливый всегда, когда ему удавалось найти слушателя, Гирпин сделался красноречив, говоря на такую благодарную тему, как красота и телосложение его нового приятеля.
– Господин, – начал гладиатор, – он силен, как бык, и изворотлив, как пантера. В то же время ноги, руки и глаза – все у него ходит, как у танцовщицы. Он разбегается, как дикая кошка, и падает легко, как олень. Много бы выиграл он на арене благодаря своему молодому, красивому лицу и мраморной шее, которая делает его похожим на сына Пелея[14]. Если бы ему случилось быть побежденным, женщины всегда спасли бы его. Одна из самых прекрасных и благородных римских матрон уже велела остановить свою лектику посреди полной народа улицы и позвала его к себе не для чего иного, как для простой беседы. И при этом он казался таким же высоким, как либурийцы, несшие на своих плечах ее носилки, и еще вдвое красивее.