В итоге следует констатировать, что преступная политика немецких военных имела место при блокаде Ленинграда, но сам приказ на ее осуществление исходил от верхов. Жестокость немцев стала неизбежным следствием задачи, которая перед ними была поставлена. Во время блокады речь шла не столько о военной операции, сколько о том, чтобы, щадя силы группы армий «Север», блокировать трехмиллионный город и уморить население голодом. Здесь речь шла скорее об осознанной идеологии геноцида, а не о средстве добиться определенной военной цели. Насколько это понимали солдаты 18-й армии, установить сложно. С одной стороны, солдаты были заняты своими боевыми задачами. С другой стороны, встречаются указания, что солдаты и офицеры 18-й армии подозревали о возможных попытках прорыва голодных людей из блокированного города и не представляли себе, как их можно будет остановить: стрелять по безоружным детям, старикам и женщинам они не хотели. Впрочем, внутренняя организация города была столь жесткой, что ни о каких голодных бунтах и речи не было. В принципе, такую же судьбу Гитлер готовил и мирному населению Москвы и Сталинграда.
Вермахт, партизаны, гражданское население
«Нравственность развивается в истории и под влиянием исторических причин. Если она в данный момент такая-то и такая-то — то только потому, что условия, в которых живут люди, не дозволяют, чтобы она была иной, и доказательством этому служит то, что она меняется вместе с изменением этих условий и только в этом случае».
Вряд ли что-нибудь может быть более безответственным, чем натравливание населения на борьбу против вооруженных сил противника, так как при защите от подобных действий никак нельзя избежать жестокости, несправедливости и, как следствие, страданий ни в чем не повинных людей. Еще в феврале 1901 г. британский главнокомандующий лорд Роберте выражал свое неудовольствие командующему армией буров Луису Боте: «Я должен заявить, Ваша честь, что подобную тактику нельзя применять по отношению к регулярным войскам. Буры опустились до партизанской войны, и я вынужден прибегать к чрезвычайным мерам»{643}. Под последними подразумевались репрессии по отношению к гражданскому населению и организация концлагерей. Это вызвало критику действий англичан. Разумеется, критика была справедливой, но она не учитывала всех обстоятельств, вынудивших англичан перейти к репрессиям. Почти за сто лет до того, в годы антинаполеоновских войн, английский герцог Артур Веллингтон, свидетель партизанской войны в Испании, сказал: «Я всегда боялся революционизировать какую бы то ни было страну с политической целью. Я всегда говорил, что если они поднимутся сами — хорошо, но не подстрекайте их, ибо это возлагает на вас ужасную ответственность». В самом деле, начиная с XVII в. создавались законы и заключались соглашения по ведению боевых действий, но они не могли применяться к деятельности партизан, и на те правительства, которые сознательно организовывали и поддерживали эту страшную форму войны, ложится тяжелая ответственность.
Интересно отметить, что в Первую мировую войну значительного партизанского движения не было — за исключением бельгийской гражданской милиции (Garde Civilique), участники которой носили на рукаве повязки и реже были униформированы. Но все семь немецких армий на Западе были подвержены параноидальному ожиданию нападения franc-tirieurs. Среди немецких солдат распространялись россказни о многочисленных убийствах, отравлениях и нападениях. Военный губернатор Бельгии генерал Кольмар фон дер Гольц уже в конце августа 1914 г. приказал безжалостно карать любые попытки партизанских действий. Только с 18 по 28 августа 1914 г. немецкие каратели убили свыше 6 тысяч гражданских лиц, заподозренных в партизанских действиях. В этой связи кайзер Вильгельм II публично жаловался, что бельгийская милиция ведет себя столь же нецивилизованно, как казаки{644}. Репрессивные меры, впрочем, оказались весьма эффективными, что было одной из причин повторения репрессивной практики во Вторую мировую войну.