— Палка ошибся. Кости целы, просто сильный ушиб. Зато тебе, кажется, полегчало после победы. — И она улыбнулась. — Ты вроде как из раковины вылезать начала.
Лисандра хотела было извиниться за нанесенное увечье, но передумала. Лучше, пожалуй, приобрести репутацию безжалостной особы.
— Да, — кивнула она. — Похоже, я приспособилась к здешней жизни. Если нам, спартанцам, приходится что-нибудь делать, то мы делаем это хорошо, иначе нельзя. Когда я попала сюда, мне это казалось страшным несчастьем. Но такова воля богини. Я должна ее принять.
— Вот и я понемногу начинаю думать так же, — согласилась Фиба. — Знаешь, а ведь этот мерзавец Тит был прав. Мне все чаще, особенно по вечерам, кажется, что наша доля — далеко не худшая, какие бывают.
— Еще как прав, — встряла в разговор другая девушка из новеньких, афинянка по имени Даная. — Когда в рабство попала, я сперва решила — ну все, конец мне настает! — И она громко расхохоталась. — Можете представить?.. Но я вам вот что скажу. Здесь я чувствую себя гораздо свободней, чем в Афинах!
Лисандра недоуменно подняла бровь.
— Это как?
Даная задумалась над ответом, некоторое время молча жевала, потом пояснила свою мысль:
— Спартанцам, наверное, это трудно понять. Насколько я знаю, ваши девушки разгуливают по улицам без сопровождения. У них есть собственность, они могут вести дела…
— Естественно, — сказала Лисандра. — Это единственно верный порядок вещей.
— Вот только в остальной Элладе все обстоит совсем по-другому, — покачала головой Даная. — Когда я повзрослела, меня выдали замуж. С тех пор моя жизнь заключалась лишь в том, что я вела дом и угождала супругу. Вот так. Я и Афин-то толком не видела. Трудновато в такое поверить? — задумчиво спросила она. — Мы, граждане Афин, обитаем в самом прекрасном городе мира, но половине жителей не разрешено наслаждаться его красотой.
Лисандра полюбопытствовала:
— Ну а сюда ты как угодила?
— Мой муж был намного старше меня. Меня выдали за него в двенадцать лет, в обмен на богатый выкуп. Можно сказать, что это тоже рабство. Нас, афинских женщин, продают и покупают за деньги и за пределами этой школы.
Женщина помолчала, на ее лицо легла тень печали.
— Вначале все шло неплохо, зато потом муж сделался попросту невыносимым. — Она приподняла чашку. — Над ним властвовало вино. Когда он напивался, бил меня и вытворял жуткие вещи. Я это терпела с двенадцати до восемнадцати лет, но кое-что вытерпеть невозможно. Однажды он провел целый вечер за выпивкой и игрой в кости, судя по всему, промотал уйму денег и решил отыграться на мне. Вот тут, первый раз за все время, я дала ему сдачи. Стукнула его, и он упал. Я ему, оказывается, голову проломила. — Даная щелкнула пальцами. — Меня осудили за убийство и продали в рабство. Потом я понравилась одному из людей Бальба, который присматривал новых бойцов… И вот я тут, — закончила она свой рассказ.
— Не может быть, чтобы суд приговорил тебя к рабству за такое дело, — сказала Лисандра. — Ты же лишь защищалась!
— Суд?.. — Даная обвела глазами лица соседок, которые смотрели на нее с пониманием. — Кто сказал тебе, Лисандра, будто суд станет слушать женщину? У нас нет никаких прав, нет голоса.
— Именно так, — подтвердила Фиба. — Здесь у женщины есть возможность добиться такой свободы, какой в обычной жизни ей не видать никогда. Миром за пределами этих стен правят мужчины, но здесь все по-другому. Мы, может, и числимся невольницами Бальба, но наши жизни принадлежат нам самим. За последнее время я начала это понимать. Нас можно сколько угодно называть рабынями, но глубоко внутри мы свободны. Именно это Тит и имел в виду, и плевать на его угрозы и ругань!
— А мне пригодился бы кусочек Тита, — бросила вдруг одна женщина. — Догадываетесь, какой именно?
Фиба всплеснула руками и обернулась к ней. В ее глазах плескался смех.
— Тит! — воскликнула она. — Пенелопа, ты в своем уме? Он же такой… старый!
Пенелопа, коренастая рыбачка с какого-то острова Эгейского моря, только пожала плечами.
— Я тут аж засохла вся без мужичка, — сказала она.
Лисандра почувствовала, что краснеет. Бледноватое лицо не могло скрыть смущения. По ее мнению, разговор свернул в весьма неподходящее русло.
Она хотела было сменить тему, но Фиба подала голос раньше.
— Зато Катувольк!.. — вздохнула она. — Вот с кем бы я действительно!.. — Последовал непристойный жест. — Эта широкая грудь, сильные руки!.. А под его повязкой небось прячется настоящий рог изобилия. Какая жалость, что он решительно ни на кого не смотрит, только на Лисандру!
Она толкнула Данаю под столом коленкой.
— Ты ошибаешься! — возмутилась Лисандра. — Он наставник, его просто заинтересовало, что я умею!..
— Ага, — засмеялась Даная. — Только и думает, как бы вложить свой меч в спартанские ножны.
И она запищала тоненьким голосом:
— Ах, Лисандра, ох, Лисандра, я сейчас умру от любви! — Даная заерзала на скамье вперед и назад. — Ах, Лисандра, ты прекрасна, Лисандра, как же мне с тобой хорошо!
Румянец смущения на лице Лисандры приобрел свекольную густоту. Подобная болтовня была поистине возмутительна! Однако общий разговор успел заглохнуть. Женщины смеялись, болтали между собой, и Лисандру никто больше не поддевал. Она вдруг поняла, что вовсе не сердится. Девушки лишь хотели повеселиться и даже не думали обидеть ее. Они просто недооценивали разницу между собой и жрицей девственной богини.
Ужин завершился в атмосфере легкомысленного веселья. Лисандра призналась себе в том, что она по-прежнему держалась несколько отчужденно, но все-таки позволила товаркам обращаться с нею как со своей. Ей это понравилось. Что ж, этим туповатым и невежественным особам должно было пойти на пользу общение с нею. Ей, в свою очередь, следует доказать им не только свое превосходство в воинских умениях. Она должна стать первой во всех делах без исключения. Если ей удастся привить им некоторые правильные спартанские манеры, то это будет похвально.
Лисандра пожелала всем доброй ночи, вернулась в свой закуток и долго гадала, откуда же эти дурочки взяли, будто Катувольк питал к ней какой-то особый интерес, не связанный с учебой? Мужчины не впервые пытались сблизиться с ней, но Лисандра всегда их сторонилась. Общение с противоположным полом спартанские жрицы считали делом недостойным.
Лисандра стащила с себя тунику и растянулась на лежанке, глядя в темноту. По ту сторону плотной двери слышались звуки, уже ставшие привычными. Обитательницы гладиаторской школы готовилась ко сну. Хлопали двери, женщины прощались до утра, наставники и охрана гортанными голосами разгоняли их по каморкам.
Лисандра поймала себя на том, что прислушивается, а не раздастся ли поблизости певучий выговор Катуволька.
Спартанка против собственной воли представила себе рыжеволосого галла. Пожалуй, он был даже хорош собой — для варвара, конечно, — как верно подметила Фиба, весьма мускулист, в общем, выглядел именно так, как и полагалось мужчине. Лисандра продолжала думать о нем, и постепенно в самом низу ее живота зародилось тепло. Она почувствовала это, подняла руку и погладила свою грудь, воображая, что это делает Катувольк. Соски отвердели, кожа налилась жаром. Девушка ощутила восхитительное покалывание где-то глубоко внутри. Ладонь Лисандры переместилась к внутренней стороне бедер, воображение уже рисовало ей головокружительные картины соприкосновения двух тел. Она тихо застонала в темноте и тут же прикусила губу, чтобы никто не услышал и не заподозрил, какому ужасному, греховному самоудовлетворению она здесь предается. Потом бывшая жрица окончательно дала волю воображению и унеслась в миры упоительной страсти и нежности.
Однако она увидела перед собой вовсе не Катуволька, поняла это и испытала внезапную судорогу наслаждения. Блаженство накатывало на нее волна за волной, начисто смывая привычные оковы жреческого целомудрия.
Потом она лежала неподвижно, лишь сердце бурно колотилось в груди. Ее плоть постепенно успокаивалась, однако лицо, явившееся ей на высшем взлете восторга, никуда не исчезло из памяти.