Эйрианвен на это ничего не ответила, и Сорина принялась ковать железо, пока горячо:
— Ну, это-то для тебя не новость… как и для всякого, кому случается проходить мимо какого-нибудь темного уголка, где вы с ней уединяетесь, чтобы потереться. Она так стонет и всхлипывает, что поистине трудно не услышать и не оглянуться! Девчонка ведь неплохо услаждает тебя, Эйрианвен? Она и с этим римлянином поведет себя так же. Будет ублажать его и губами, и языком, и всяко-разно еще, унижаться и наслаждаться собственным падением…
— Хватит! — выкрикнула Эйрианвен. — Ты ее не знаешь, Сорина! Каждое твое слово — как удар меча. Меня и так блевать тянет оттого, что из всех римлян она принуждена была пойти именно с ним! Можно подумать, ее кто-нибудь спрашивал!.. Говорю тебе, довольно об этом! Я сделала выбор, и ты не богиня, чтобы меня за это проклясть…
— Коли так, то ты больше не состоишь в нашей общине.
Она произнесла эти слова совсем тихо, но в них прозвучала тяжкая поступь судьбы.
Эйрианвен побелела.
— Ты не можешь…
— Еще как могу. Если ты не порвешь с ней, то я тебя изгоню.
Затевая этот разговор, Сорина вовсе не хотела заходить так далеко, но страшные слова все-таки оказались произнесены, и она уже не могла взять их назад. Амазонка по-прежнему любила Эйрианвен, но ее подругой слишком бесповоротно овладела зараза, распространявшаяся от Лисандры. Сорина, как предводительница общины, не могла допустить ее дальнейшего распространения, но уже видела, что совершила опасную ошибку. Безупречные черты Эйрианвен начали складываться в гримасу ненависти, а голубые глаза, всегда доброжелательные и кроткие, превратились в две пустые дыры.
— В таком случае я бросаю тебе вызов, Сорина, — прошипела британка. — Здесь или на арене, как тебе будет угодно. Исход все равно будет только один.
Сорина мысленно ахнула, но пути назад не было. Члены племен, противостоявших Риму, не считали возможным отнекиваться от вызова, брошенного честь честью.
Гладиатрикс Прима прокашлялась, боясь, что голос все-таки дрогнет, и ответила:
— Тогда встретимся на арене. Если мы подеремся без согласия Бальба, то он все равно велит казнить победителя. Я схожу к нему и сообщу о нашем намерении.
— Хорошо. — Эйрианвен поднялась на ноги. — Помнишь, несколько месяцев назад я говорила тебе, что наши судьбы — твоя, моя и ее — накрепко связаны между собой? Теперь я вижу, что это действительно так. Это воля Морриган, богини темных судеб.
— Значит, ты уверена в том, что поступаешь верно? — Сорина расправила плечи, глядя снизу вверх на поднявшуюся Британику. — Ты в самом деле готова умереть ради этой спартанки?
Дакийка усилием воли добавила в голос железа, хотя на самом деле сердце в ней плакало:
— Я выиграла множество битв, малышка, побеждала врагов, которые дрались даже лучше тебя. Их души давно покинули плоть, а я, как видишь, все живу. Скоро и ты отправишься следом за ними.
Эйрианвен улыбнулась, но как-то очень уж недобро.
— Счастье переменчиво, предводительница, — сказала она, как плюнула. — Сегодня оно улыбается одному, а завтра другому. Время наших бесед истекло. Между нами все кончено навсегда!
Она повернулась и ушла, не проронив больше ни слова.
* * *Некоторое время воительница бесцельно бродила по коридорам подземелий, где содержались девушки-гладиаторы. Слезы слепили ее. Слова Сорины, упомянувшей ненавистного Фронтина, были для нее точно меч, глубоко пронзивший нутро.
Сама того не желая, Эйрианвен принялась вспоминать, как на ее родину пришли римские легионы. Огонь, блеск мечей, кровь родного народа… Легионеры двигались по стране, точно полчища муравьев, уничтожая все и вся на своем пути. Величайшие воины Силура ничего не могли противопоставить мелковатым, но связанным железной дисциплиной римским солдатам. Сила отважных воителей разбивалась о монолитную стену, составленную из множества трусов. Мужеств гибло, повергнутое в прах бесчестной, но хорошо отлаженной военной машиной.
Эйрианвен было отлично известно, что Лисандра отправилась к Фронтину. Весь луд о том только и говорил, но британка так и не успела перемолвиться со спартанкой. Ту сразу увели, чтобы должным образом приготовить к этому посещению, и Эйрианвен осталось лишь готовиться к худшему. Тем не менее она хорошо изучила Лисандру и была уверена в том, что девушка не бросится в объятия римлянина, завизжав от восторга. Гладиатрикс Секунда понимала, что бывшая жрица, не имевшая опыта по этой части, успела ее полюбить. К тому же бесконечные рассказы Лисандры о спартанской чести были далеко не пустым звуком. Эйрианвен знала, что подруга в душе останется ей верна, даже если ее тело подвергнется поруганию и насилию. Вот только думать об этом было невыносимо тошно.
Эйрианвен много раз видела Фронтина. Неутолимая ненависть навсегда выжгла его обветренные черты в ее душе. Воительницу начинало выворачивать наизнанку, когда она представляла себе, как его руки и губы касаются тела Лисандры. Сорина ударила по больному. Эйрианвен помимо воли сомневалась, что когда-нибудь сможет воспринимать возлюбленную совершенно так же, как прежде.
«Но нет! Я нипочем не откажусь от Лисандры только потому, что так приказала Сорина. Мы со спартанкой прошли немалый путь вместе. Этого просто так из сердца не выкинешь.
Сорина. Ох, Сорина!»
Мысль о предводительнице общины причинила ей новую боль. Дакийка была ее подругой. Сестрой. Матерью. Родственницей в том великом смысле, который связывал племена, бившиеся с Римом. Когда Эйрианвен только-только угодила в луд, именно Сорина помогла ей забыть первоначальные страхи, наделила мужеством продолжать сражаться и жить. Амазонка обучила ее приемам боя на арене, позволявшим выживать, побеждая.
Но мудрой Сорине что-то застило глаза, как только речь заходила о Лисандре. Да, спартанка не была связана с их племенами узами крови, но Эйрианвен чувствовала, что за ненавистью дакийки стояло нечто более глубокое. Оно ослепляло и пожирало Сорину, а стало быть, являлось злом. Морриган продолжала свои недобрые игры, дотягиваясь даже сюда, в далекую Азию. Даже здесь она настраивала друг против друга любящих людей.
Эйрианвен от всего сердца послала проклятие этой богине. Темная судьба сплетала и расплетала нити, смеясь над тщетными усилиями смертных.
* * *Катувольк долго вел девушку темными улицами Галикарнаса. Шел реденький дождик, благодаря которому меньше ощущался неистребимый тухловатый запах, витавший над лабазами. На ходу галл обнял девушку за плечи, и та благодарно прижалась к нему.
— Со мной можно делать все, что тебе угодно, — сказала она. — Обычно я принимаю только одного мужчину за вечер, но мне велели соглашаться на все, чего пожелают наставники гладиаторов. Еще я умею петь и играть на лире, только это никому обычно не нужно.
— Девочка, я ничего с тобой делать не собираюсь, — буркнул Катувольк.
— Ой!.. — оробела юная потаскушка. — Значит, ты хочешь наблюдать, как я… буду с другими? Или мне раздеться и плясать перед тобой?
— Нет. — Молодого галла передернуло от отвращения. — Я просто хотел увести тебя от Нестасена. Он… становится немного странным, когда нанюхается своей конопли.
— Да, — кивнула девушка. — Таково действие дурмана. Он придает мужчине выносливости, но заставляет его вытворять странные вещи.
Она помолчала и отважилась вскинуть на Катуволька глаза.
— Спасибо тебе.
Галл заставил себя улыбнуться.
— Ну и хорошо. Ты слишком молода и не заслуживаешь подобного обращения. Никто такого не заслуживает!
— Со временем ко всему привыкаешь, — отмахнулась она. — Не то чтобы мне это нравилось, конечно, но платят нам все же неплохо. То есть деньги идут содержателю лупанария, однако и девушкам кое-что перепадает. По крайней мере, У меня есть крыша над головой, да и голодать почти не приходится.
— А сейчас ты хочешь есть? — спросил Катувольк, внезапно почувствовав, как от выпитого пива разыгрался его собственный аппетит.
— Еще как, — ответила девушка. — Я никогда не ем перед началом вечеринки. Боюсь, как бы меня не стошнило, когда кто-нибудь слишком глубоко… Ну, ты понимаешь.