Первая мысль, которая мелькнула: как же сын? Как они проживут без нее? Никак. Она не должна умереть. Ей нельзя.
Карман наполнялся кровью. Щека раздувалась, и казалось, что кожа сейчас треснет.
Телефона на даче не было. Дача – сильно сказано, просто скромный садовый домик в шестидесяти километрах от города. Елена поняла, что умирает. Сейчас кровь вытечет – и все. Так кончают с собой, когда режут вены у запястья. А не все ли равно, где вене быть перерезанной – у запястья или у виска.
Елена сообразила: надо, чтобы ее кто-то увидел. Она вышла за калитку. В то время мимо проходила соседка Нина Александровна, восьмидесяти четырех лет. Она жила здесь летом со своей старшей сестрой. Сестрички-долгожительницы.
– Вызовите мне «скорую помощь», – тихо прошелестела Елена.
Слава Богу, Нина Александровна не была глухой. Кричать бы Елена не смогла.
– Что с вами? – удивилась соседка, увидев неестественно раздутую щеку, величиной с маленькую подушку.
– «Скорую»… – повторила Елена.
В этот момент у нее лопнул шов на коже и часть крови рухнула на плечо. Стало легче. Но очень страшно от такого количества собственной крови.
Соседка остолбенела, не могла двинуться с места.
– Идите… – проговорила Елена.
– Да, да… Я сейчас дойду до конторы и позвоню…
Если бы Нина Александровна могла бегать, то она бы побежала. Но она могла только идти медленно, как гусь. Она двинулась к конторе, но вспомнила, что сестра ждет ее к обеду. Она решила прежде предупредить сестру, а потом уже отправиться в контору, которая находилась на расстоянии в полтора километра при въезде в поселок.
Нина Александровна страдала ишемией сердца и артрозом коленного сустава. Идти было тяжело. Но она все же дошла и позвонила, и растолковала: куда ехать, где свернуть и какой номер дома.
«Скорая» прибыла через два часа. Елена была жива, но лицо имело цвет снятого молока. Волосы слиплись скользкой коркой. Плечо и грудь в крови, будто ее убивали.
Врач – крепкий мужик лет пятидесяти – решил, что у нее пробита сонная артерия.
– Лежите, – приказал он. – Не двигайтесь. Вы можете умереть.
Он взял полотенце и стал заматывать, чтобы пережать сосуды.
– Кто это вас? – спросил врач.
– Никто. Я недавно делала пластическую операцию.
– Зачем?
– Чтобы хорошо выглядеть.
– Будете хорошо выглядеть в гробу, – буркнул врач.
Вошел санитар. Они уложили Елену на носилки и перенесли в машину. Ей больше не было страшно. Она понимала, что ее спасут. Сознание немножко путалось, но было при ней. «Только бы не потерять сознание», – подумала Елена и куда-то провалилась.
Очнулась на операционном столе. Над ней стоял врач, но не из «Скорой помощи», а другой – молодой и мускулистый, с серыми глазами. Они о чем-то переговаривались с медицинской сестрой. Полотенце сняли с головы, и горячая кровь изливалась редкими толчками.
– Зашейте мне сосуд, – проговорила Елена.
– Проплачивать будете? – спросил врач.
– Что проплачивать? – не поняла Елена.
– Все. Бинты. Манипуляцию.
– Я же умираю… – слабо удивилась Елена.
– Финансирование нулевое, – объяснил врач. – У нас ничего нет.
– Но руки у вас есть?
– А что руки? Все стоит денег.
– У меня кошелек в сумке. Я не знаю, сколько там. Возьмите все.
– Я в кошелек не полезу, – сказал врач, обращаясь к медицинской сестре: – Посмотри ты.
– Я тоже не полезу, – отказалась сестра.
Елена заплакала, в первый раз. Она поняла, что ее ничто не спасет. Последняя кровь уходила из нее. А у этих двоих нет совести. Им плевать: умрет она или нет. Им важны только деньги.
Большая часть ее жизни пришлась на советский период. И там, в Совке, ее бы спасли. Там все работало. Работала система, и были бинты и совесть. А сейчас система рухнула, и вместе с ней рухнула мораль. Если человек верил в Бога, то ориентировался на заповеди.
А если нет, как этот врач, – значит, никаких ориентиров. И придется умирать.
Слеза пошла к виску, вымывая себе дорожку. И в это время отворилась дверь, и вбежал Сережа. Видимо, Нина Александровна позвонила не только в «Скорую помощь», но и Елене домой, сообщила маме. А мама – Сереже. И вот он здесь.
Через минуту появилась капельница, хирургическая медсестра в голубом халате, а мускулистый хирург мыл руки для операции. Сережа все проплатил. В твердой валюте. Он был новый русский – молодой и богатый.
Через месяц Елена собирала клубнику «виктория» в плетеный туесок. Ягоды – одна к одной. Запах – несравненный. Ничто в природе не пахнет так, как земляника и клубника. В этом запахе – и горечь, и солнечный жар, и аромат земли. Описать невозможно, нечего и стараться.