— Возможно, — осторожно согласился ведьмак. — Но как с ней поговорить?
— Ртом? — хотелось убраться отсюда. Быстрее добраться до озера и умыть руки. Мало ли какие бациллы я занесла, пока ковырялась в этом милом парне. Трупный яд, чумные бактерии, холера. Я простудой болею, её вполне хватает. Не хочется заразиться чем-то похуже.
— Я не знаю, где она обитает. Это раз, во-вторых, как я её вынужу впустить меня? И в-третьих, я все-таки мужчина. Если она меня очарует, то пиши — пропало, — вслух рассуждал Белый Волк. Затея ему не нравилась, не смотря на хваленый ведьмачий кодекс, который гласил: «С существами, у которых есть разум, лучше сначала попытаться договориться».
— А как же ваш супер-пупер иммунитет? А как же вечная и настоящая любовь к Трисс? — я криво усмехнулась. Друг, порой, удивлял своей логикой. Ему либо не нравились суккубы в целом, либо он просто знал о чем-то побольше меня, но не спешил делиться информацией.
Геральт только плечами пожал. Мы вышли под хмурое небо и я галопом понеслась к озеру. Долго, очень долго я мыла руки в холодной, но кристально чистой воде. Потом полила вином из фляжки Геральта и снова мыла, пытаясь не столько оттереть грязь, сколько неприятное ощущение чужой мертвой плоти на своей собственной коже. Если я умру от страшной болезни, которую запросто могла подхватить от трупа, то буду по ночам являться к ведьмаку и насиловать его мозг своими причитаниями. Или стану призраком. Друг все равно из любви ко мне ничего не сможет сделать и тогда я буду греметь цепями над его головой и выть.
— Я могу сходить, — предложила я, закончив водные процедуры. — Только я не знаю, где она живет.
Мы решили отыскать Лютика, ведь именно его книжечка была найдена рядом с одним из наших недавних пациентов. Бард всегда умел расположить к себе слушателя, особенно женщин, и умудрялся соблазнять одним только словом. Навыки поэта могли пригодиться. Ведьмак утверждал, что суккубы падки на лесть и красивые рассказы, а значит, пиит обладал бОльшим талантом для выманивания суккуба из логова.
Мы решили подговорить барда ночью устроить скромный поэтический вечер на троих слушателей в сожжённой деревне. Все трупы были найдены там, значит, логово дьявольской красавицы тоже следует искать где-то в этом районе.
Пока мы координировали наши действия, ведьмак вывел меня к одному из постов скояʼтаэлей. Кордон расположился в небольшом ущелье, непосредственно в близости Мглы — до нее было от силы метров двадцать. Кажется, именно тут мы и встретили Филиппу Эйльхарт.
Дозорные смотрели на нас, едва ли не вертя пальцем у виска. Просто представьте себе ситуацию: ведьмак и я, не объясняя своих действий посторонним, ползали на коленях по траве, почти вплотную подходя к Мгле, периодически переругиваясь. Иногда, когда кто-нибудь из нас видел блестяшку, мы дружно бросались к ней, но наших лицах неизменно выступало разочарование — это могло быть что угодно: монета, осколок стекла, даже лезвия ножей, но не цель наших конечных розысков. Кстати говоря, разной фигни, в том числе острой, валялось тут не мало. Эти предметы выносили призраки, выходящие из Мглы порадовать окружающих смертными стонами. Наконец, в пятый раз порезавшись и, разозлив окончательно Геральта нытьем о разного рода бактериях, было решено прекратить жалкие попытки.
Мне долго пришлось объяснять дозорным, что на прОклятом поле я потеряла очень ценную вещь. Придумав историю, для большей правдоподобности, о единственной оставшейся вещи от троюродной тети, я попыталась донести до них мысль о важности разглядывания выпадаемого из Мглы лута. Мол, ладно я со своим медальоном, но оттуда может выпасть что-нибудь действительно ценное. Когда, наконец, слова возымели должный эффект и мне клятвенно пообещали вернуть медальон (вот тут мне пригодился Геральт, так как в качестве главного аргумента обратной ситуации он обещал отрубить руки тому, кто попытается его украсть, а с ним предпочитали не связываться даже белки), мы двинулись назад в Верген. Солнце, если бы мы могли его видеть, уже перевалило зенит. Нам нужно подготовиться к ночной встрече.
В назначенный час мы встретились около развалин старой деревни. Решено было, что Лютик читает любовные стихи, и, едва суккуб падет под натиском обаяния повсеместно признанного обольстителя, я захожу в логово и если издам хоть один подозрительный писк, то Геральт ринется спасать мою жирную попу. Пииту же строго-настрого было запрещено покидать площадь, которую ему очертили, предупредив, что может он и не трахал еще никогда суккуба, но и мертвым еще ни разу не был замечен.
Сначала оскорбившись, а потом, наконец, уразумев всю опасность, поэт попытался сбежать и был возвращен бдительным Геральтом на место. Лишь получив гарант безопасности, Лютик принялся исполнять поручение. Извлек какой-то засаленный блокнотик и стал подбирать подобающую ситуации строфу.
Поэт скрестил руки на груди. Весь его внешний вид буквально кричал о том, какие мы плохие друзья. Коварные предатели искренней дружбы, которые готовы ради денег подставить его, гения поэтической мысли, под удар. Но он, в отличие от таких безнадежных нас, готов протянуть руку помощи, чем немедленно и займется.
— Нисцы, братуха, все пучком, — дала я последние наставления барду. В ответ я удостоилась лишь рассеянного кивка. Поэт расчехлил свою драгоценную спутницу жизни, единственную неизменную свою любовь — лютню и принялся крутить колки.
Мы с Геральтом решили схорониться в одном из разрушенных домов. Точнее, от дома там осталась лишь одна стена и печь, но этого должно было хватить. По замыслу, все внимание достанется поэту. Лютик был почти рядом с нами, его маленькая концертная площадка была обозначена в пятидесяти шагах укрытия, но все равно маэстро психовал, сотрясаясь от каждого шороха.
— Мда… — начал размышлять бард, настраивая свое орудие труда. — С чего бы начать?
Заиграл легкий, навязчивый, однообразный мотив — обычно бард использовал подобные напевы, когда работал на «отвали». На такую музыку можно было наложить любые стихи — настолько это были стандартные мелодии. Определенно, поэт даже не старался сыграть что-нибудь серьезное.
— Если бы тела/в песню лечь могли бы, — поэт призадумался и неуверенно продолжил: — То спросило б сердце белые ладони… Захотят владеть им, — поэт снова на секундочку запнулся и: — Коль мне грудь откроешь.
Полный бред. Годится.
— Кто ты, красавец? — спросил одновременно мужской и женский голос. Точнее, голос был один, конечно, но в нем сливался и приятный женский голос, и достаточно грубый бас. Это было немного… зловеще. Лютик сглотнул и нервно улыбнулся. Губы предательски дрожали, но бард, не будь он настоящим мужчиной хоть изредка, взял себя в руки и, постукивая зубами, произнес:
— Поэт, госпожа! Я пришел сюда, чтобы воспеть твою неземную красоту, — пиит старался предать голосу чувственности и страсти. Хотя у него же большой опыт обольщения женской половины самых разных слоев населения. Вот теперь еще и суккубом сможет похвастаться за кружкой пива. Стихотворец торопливо добавил: — Если только ты окажешь честь и предстанешь перед моими очами.
Голос сразу же согласился:
— О да, я предстану во всем великолепии. И не только перед очами. Я дарую радость всем твоим чувствам. Тебя ждет самое яркое свидание в жизни, милый поэт…
Я хихикнула. Как, все же, аборигены любят пафос! Прямо хлебом не корми — дай произнести что-нибудь высокопарное, и чтоб было побольше ярких эмоций в словах. Словно основным принципом общения этого мира было «в любой непонятной ситуации — драматизируйте!». Недалеко открылся почти не приметный люк. Ага, значит, она и правда клюнула. Что ж, теперь мой выход.
Во мне заметно поубавилось энтузиазма, но свою лепту в общую копилку внести надо. Все-таки контракт обещал быть прибыльным. Может, от суккуба можно добиться больше денег, если договориться отпустить её с миром? У меня в родне определено была парочка евреев — мысли о возможной прибыли начали подгонять.