— Аника, как давно ты знаешь Йорвета?
— Тебе прям с самой первой встречи? — я призадумалась. Действительно, как давно? Как будто всю жизнь и одновременно не знаю его совсем. Даже о прошлом командира скояʼтаэлей — где вырос, чем занимался до вступления в банду, кого любил, наличие штампа в паспорте и собственных маленьких копий-детишек. Может, у него во Флотзаме жена осталась и семеро по лавкам, а я тут семью разрушаю и мечтаю увести папашку? Надо как-нибудь заполнить этот пробел и устроить допрос с пристрастием.
— Нет, когда вы начали тесно общаться? — решил уточнить поэт. Он казался очень-очень серьезным, что с ним обычно редко случалось и по очень грандиозным случаям.
— Где-то неделю, может чуть больше, — я задумчиво почесала затылок, прикидывая, что можно считать «тесным общением». Вообще, ругаться мы начали с того самого момента, как Роше представил нам «самого обычного выродка», сделав грандиозную антирекламу, но вот пытаться вести какой-нибудь осмысленный диалог начали после того, как я поговорила с Киараном и мы дружной толпой, как крутые пираты, похитили барку.
— А как давно ты влюблена в нашего остроухого друга? — поэт стал совсем серьезным, словно сейчас услышит признание века.
— Где-то неделю, может чуть больше, — отпираться не было смысла. Если еще не каждая собака в Вергене об этом знает, то уже хорошо. Вчерашний наш «поход» мог лицезреть любой, а физиономию, выражающую при этом полное и бесконтрольное счастье вообще ни с чем не спутаешь.
— А когда ты решишься ему об этом сказать? — решил устроить допрос поэт. Кажется, на него нашел приступ синдрома «старшего брата»: надо узнать обо всем и дать офигительно-поучительный, но бесполезный совет.
— А ты думаешь, он не догадался? — с надеждой спросила я.
— Догадался, конечно, — разочаровал меня бард. — Вчера у него было такое лицо, словно его водой окатили. А потом еще стукнули пару раз по голове.
— То есть он был недоволен? — стало тревожно. Меня не раз отшивали. Я знала, какое это мерзкое чувство, и пережить его снова… увольте. Но в душе я прекрасно знала о том, что у Йорвета, кажись, уже и без меня личная жизнь похожа на мексиканский сериал с погонями и прекрасной дамой, поэтому вообще не планировала ничего говорить лидеру скояʼтаэлей, дабы не расстраиваться. Хватит, набегалась за парнями, довольно (Это я хорохорюсь, конечно. На деле мне просто ужасно страшно, что меня пошлют далеко, надолго и по весьма абстрактному адресу). Если что-то и должно случиться, то пусть он сам делает первый шаг на встречу отношениям с такой милой девушкой как я.
— Нет, это вряд ли, — Лютик немного пожал плечами. Он сменил тон на более мягкий и успокаивающий, словно готовился произнести какую-то утешающую речь и заранее похоронить наши отношения на метр от линии поверхности вниз. — Скорее он был очень удивлен. Слушай, я твой друг, правда?
— Конечно, — кивнула я, размышляя, к чему готовиться: начать спорить с другом или отбиваться от его железной аргументации.
— Тогда, как друг, я авторитетно заявляю — Йорвет тебе не пара. Он сумасшедший, с головой не дружит. А еще он убийца и профессиональный живодер. Только представь, сколько деревень он спалил и скольких людей запытал до смерти?
Да я уж догадываюсь, что он раньше отнюдь не морковку разводил и вносил свою лепту в прогресс сельского хозяйства. Скояʼтаэль, как никак. Активный лидер сопротивления. Красив, умен, благороден, улыбчив, приятен в общении, всегда готов сражаться на стороне добра… И всё это, увы, не имеет к Йорвету никакого отношения. Бунтарь и все прочие атрибуты романтического плохого парня с оружием прилагаются. Но сердцу не прикажешь, хотя иногда и очень хочется. Я вздохнула.
— Слушай, я не собираюсь начинать с ним сколько-нибудь серьезные отношения. Не забывай, я — Bloede Dhʼoine, weder`candel в его понимании.
— Если ты хотела сказать «мерзкое создание», то лучше использовать «Avsin`nanna» — мерзкая.
— Ну спасибо, Лютик, — я обиделась. Нашел в чем поправлять. — А еще другом себя зовешь.
— Вот именно, я твой друг. Лучший на свете, не считая Геральта. И пытаюсь уберечь тебя, пока ты окончательно не влюбилась в этого засранца. Твое сердце будет разбито на тысячу осколков, — высокопарно заявил поэт, трагически возводя очи к потолку.
У меня и так кусочек сердца отломлен. И потерян где-то на просторах Мглы. Ну, это если ты не знал.
— А еще, только слепой не заметит, что он влюблен в Саскию, — подал голос молчавший до этого ведьмак. Он решил устроить себе выходной — Трисс где-то по ту сторону Мглы, а драконоубийца никуда не денется при таком состоянии здоровья. Аэдирнская дева даже сама до туалета добраться не может, все лежит себе и стонет. Не сбежит уж точно, пара дней у нас есть — можно и отдохнуть. Тем более, что два из трех ингредиентов Белый Волк собрал.
— Геральт, ты окончательно её расстроил, посмотри, — указал на меня поэт. — Я пытался дойти к этому более безболезненно.
От того, что ты бы оформил мысль более расплывчато, её суть бы не изменилась, милый бард. И мне было бы все-равно больно. Ты не сможешь представить себе насколько.
Йорвет уже занял место в моем сердце, рассевшись на стульчике и уткнувшись в газетку. Любое напоминание о том, что я и так прекрасно знала, отдавалось неприятным ощущением. Словно на этом самом стульчике Йорвет раскачивался, громыхая как стадо слонов и ломая под собой пол. Но я решила ничего не комментировать и тихо надуться на весь мир. Слова здесь были бы излишними. Глядя на мое лицо, выражающее вселенскую скорбь, бард сказал:
— А знаете что, друзья мои? Вчера днем меня бросила одна местная дворяночка. Сказала, видите ли, я чересчур распущенный и вообще, мое лицо украшает доску самых известных развратников Аэдирна. И что я не способен к моногамии, — поэт возмущено вздернул нос. — Я? Да я сама верность! Просто храню ее многим женщинам. Ну, не важно… Предлагаю сегодня посидеть внизу и хорошенько перевести дух. Лучше всего разбитое сердце склеивает именно крепкий алкоголь. Проверено лично мной и многими другими выдающимися личностями.
Я с сомнением посмотрела на него. Такая мысль закрадывалась в голову уже давно — напиться вообще никогда не казалось плохой идеей. Тролли запивают свою любовь водкой — раз уж я их собрат, надо соответствовать. Правда, не в таких количествах, а то посинею. Вот только я не заправский алкоголик и не пятнадцатилетняя девочка, чтобы топить в вине свою глупую влюблённость. О чем я не преминула сообщить поэту.
— А Лютик, как ни странно, прав, — вдруг поддержал барда Геральт. Его глаза загорелись зловещим светом — обычно это означало пришедшую гениальную идею. Не всегда удачную. — Выпить бы не помешало. Просто потому что, например, сегодня… день рождения моей бабушки.
— У тебя же нет бабушки, ты — ведьмак, — напомнил бард.
— Не заставляй его чувствовать свою неполноценность, — улыбнулась я, вступаясь за друга. — Он же не почкованием на свет появился. У него где-то есть и мать, и отец, и, вероятно, даже бабушка, которая печет блинчики, надеясь, что непутевый внук таки заглянет к ней на огонек.
Все дружно рассмеялись. Я представила себе, как могла бы выглядеть мнимая бабуля ведьмака: тоже седая, хмурая старая карга, угрожающая всем, кто посмеет назвать ее любимого внучка убийцей, кочергой в форме буквы «зю». У нее передник из кожи василиска, отделанный клыками стрыги, и тяжелая рука. А по ночам, украдкой вытирая слезу гордости за такого очаровательного потомка, как Геральт, она вяжет свитер в маленькую черепушку и тёплые носки, благодаря которым ведьмак не болеет в зимнюю стужу. И бережет мишку, с которым тот спал в детстве, усталым вваливаясь в комнату из мучильни. А когда Геральт все-таки навещает её, она ворчит, что он похудел и его щечки потеряли прежнюю округлость. Потом усаживает за стол, наваливает целую миску жаркого и причитает, что внук Митрофановны, вон, солтысом стал, а его, непутевого Геральта, все по миру мотает, и она никак не дождется от него ни правнуков, ни даже помощницы по хозяйству. Еще долго описывая друг другу суровую ведьмачью бабулю, мы не переставали смеяться, придумывая на ходу все новые и новые подробности её жизни и беспокойств за Геральта. Настроение, до этого стремящееся к температуре абсолютного нуля, наконец поползло вверх. Все-таки друзья — гениальное изобретение человечества. Сначала сами в глаз дадут, а потом сразу же достают припасенную банку зеленки и замазывают раны.