— Что помешало крестьянам? — перебил меня Геральт. Хмурый, он все еще не до конца оправился от пробуждения и настроение его блуждало где-то у плинтуса. А галдящая толпа не добавляла покоя в его шумную голову, и ведьмак ощутимо страдал от всеобъемлющей его тело болезни «как-же-меня-все-заколебало-не-пойти-ли-всем-нахрен». Ему определённо не хотелось ничего решать, а взять и уйти домой со мной подмышкой, и завалиться спать.
— Рыцари, — ответил бард, указывая на почетную охрану венценосца. У дверей покоев, пока еще мирно, стояли рыцари, в тяжелых доспехах и с руками на мечах, призванными намекнуть нам, что если потребуется — они будут держать оборону до последнего. Эти средневековые VIP-гопники, с суровыми лицами, спрятанными под забралом, уже и сами готовы были вот-вот ринуться на толпу и изрубить тех, кто обижает их вассала в капусту. — Их сиятельства, Аэдирнские дворяне. Не так-то легко поднять руку на голубую кровь.
— На совете был мужик по имени Кальтон, — припомнил ведьмак, со скрипом шевеля извилинами. Он указал на крестьянина особенно воинствующего вида, размахивающего видами больше остальных, грозя при этом случайно покарать ими и своих, и чужих. — Не заметил, что бы он испытывал большое уважение хоть к кому-нибудь. Зачем ему восставать против одного и вставать на сторону других?
— Дело не в уважении, — вздохнула я, поясняя простые истины тоном пятиклассницы, советующей не совать в глаз вилку. — Представь, какой раскол вызовет убийство принца. Кметы решат, что им все можно, и учинят еще парочку казней попроще. Дворяне обидятся, возьмут в руки оружие и начнут выкашивать своих вчерашних слуг с не меньшим рвением за мельчайшую провинность. Крестьяне еще больше разозлятся и начнутся настоящие суровые разборки, с погонями и интригами. Замкнутый круг. В результате город утонет в крови раньше, чем Хенсельт сюда доберется, и ему останется потом только объявить Верген своей территорией. Мы все в весьма огороженном от внешнего мира пространстве, как пауки в банке. Если один из нас загорится — погибнут все.
— Похоже, в этот раз все будет… жестко, — заметил бард, указывая в сторону, призывая нас обратить внимание на происходящий вокруг пипец.
К крестьянам вышел Скален Бурдон — племянник городового. На его лице не было ни тени вчерашнего веселья, наоборот, он весь являл собой честь, порядок и суровость. Я позавидовала крепкому организму краснолюдов — у меня самой внутри словно стадо слонов станцевало. Крестьяне не сбавили голоса ни на децибел, дворяне сделали вид, что его не существует и с пеной у рта доказывали свою правоту. Набрав побольше воздуха в могучую грудь, краснолюд громко, почти оглушающе пробасил, перекрикивая всех:
— Я Скаллен Бурдон, слежу за порядком в Вергене. Что здесь происходит?
— Ну ты и проследил, — угрожающе надвинулся на него Кальтон, как бы невзначай помахивая вилами. Остальная толпа громкоголосо запричитала в том же духе, что и он, соглашаясь со своим лидером, чей глас отвечал разом за всех: — Где ты был, когда Саскию отравили?!
— Давайца принца! — завопил другой крестьянин с лицом, не обременённым интеллектом. Его крики поддержала толпа — кажется, они действительно вот-вот сорвутся с катушек и сметут всех рыцарей, отделяющих от так обожаемого ими монарха. — Под цепы его!
Все вновь заголосили, буквально сметая Скалена с арены, но тот не собирался просто так сдаваться и терпеливо махал руками, ожидая, когда наступит хоть секунда заминки, чтобы вновь попытаться навести здесь порядок. Золтан присоединился к сородичу, пытаясь призвать окружающий балаган к тишине и спокойствию. Толпа ревела, наперебой доказывая, что все кругом говно и пытаются обидеть крестьян, выгораживая подлеца и не давая народным мстителям совершить праведный суд. Геральт чесал репу, размышляя, чем все кончится, а Лютик и я начали делать ставки, предлагая самые разные варианты исхода событий. Поэт поставил двадцать оренов на то, что мы спляшем на поминках принца, я же считала, что толпа крестьян перебесится и уйдет с носом. Как бы то ни было, но еще немного, и я буду должна поэту горсть золотых.
— СТОЯТЬ, — где-то за моей спиной появился лидер скояʼтаэлей, в сопровождении небольшого, но весьма скептически настроенного отряда. По толпе сразу прошел боязливый шепот: «Йорвет». Эльф, как мне показалось, был доволен произведенным эффектом, особенно чувством панического ужаса, так и прокатившегося волной по участникам конфликта. Даже я, от неожиданности, опешила и потеряла на секунду дар речи. Вот же любитель выпендриваться и придать своей персоне большое значение. Кметы отступили под натиском флюидов командира белок, боясь попасть под раздачу и схлопотать пару фирменных эльфийских стрел в задницу, которые, вот ей богу, могли вырваться прямо из разозленных глаз Йорвета. Лицо его и так редко имело выражение доброе и радостное, но сейчас — это был полный атас, глобальный писец и вообще, я бы предпочла не вставать у него на пути, ибо дорожу своей шкуркой. Он окинул взглядом собравшихся — у всех, я уверена, прошли мурашки по спине от дворян до ополчения. Если бы я была страусом, то предпочла бы зарыться головой в песок и больше никогда с ним не спорить.
— Если хотите уйти целыми — держите лапы подальше от оружия, — обратился он к бунтовщикам. Ни тебе здрасте, ни тебе до свидания. А как же мои мечты о наших прекрасных остроухих детях? Мог бы хоть сказать мне «Привет»! Стоп, я снова веду себя как аутичная дура. Он вроде как «на работе», исполняет роль сурового лидера, усмиряет бунтующую ораву. Сделаем такое же непроницаемое лицо, чтобы не сводить его старания к полному ничто. Он, тем временем, продолжал: — Мне все одно — мужик или господин. Надо будет — всех перебью.
— Что тут происходит? — вмешался ведьмак. Наконец, кажется, до его сознания дошла вся тяжесть ситуации, и он решил взять урегулирование в свои руки. В самом деле, не оставлять же эту привилегию Йорвету — иначе все зачинщики будут перевешаны в алфавитном порядке на ближайшем суку. Геральту хоть не свойственна повышенная жажда крови. Крестьяне, увидев, что на них давит уже не один, а целых два серьезных авторитета, окончательно притихли и выперли из толпы самого главного говорильщика. Тот, почти что скромно шаркая ножкой, пояснил:
— Слуга, тот, что вино разносил на совете, говорит, что принц и жрец Ольшан отравили Саскию, — это как заявить, что одна бабка другой сказала, что Оля из соседнего подъезда — наркоманка, потому что не поздоровалась. По качеству, такие обвинения не уступают обвинениям кметов ни по одному пункту. Эх, такую бы энергию, да в другое русло — смели бы Хенсельта, как бронепоезд зазевавшегося монтера. Увидев, что бить его не будут, Кальтон осмелел и стремительно повышал уровень наглости в своих речах: — Мы хотим справедливости!
— Вы хотите мести, — поправил крестьянина ведьмак. — Это не одно и тоже.
— Как по нам, все — одно, — крестьянин стремительно набирал из своих ментальных резервов хамство. Безнаказанно повышая голос, он все больше и больше смелел, похоже, не до конца осознавая, что Йорвет и правда может прострелить ему башку, если устанет слушать перебранку. Геральт сложил руки на груди, скептически смотря на главного ополченца. Он ему не нравился, но взять и настучать по кумполу просто так, на глазах тысяч, воспитанный, в отличии от эльфов, ведьмак не мог, хоть руки у него уже явно чесались: — Саския без чувств лежит, а принц-отравитель и дворяне только и ждут, что нас на поле загнать и Хенсельту продаться! Не позволим!
— Ты лжешь, Кальтон! Никто не собирается никого продавать, — подошел кто-то из дворян. Судя по всему, член совета — он был не молод, но и не стар и на фоне большинства не выглядел глупым, но до этого он уже проштрафился перед нами, ругаясь с кметами самыми последними словами. — А виноватого надо схватить и судить по закону.
Я прыснула, выражая всеобщее мнение простого люда. Если виноватым окажется принц, то единственное, что ему сделают, это погрозят пальчиком со словами: «Ай! Нельзя так делать, нехороший Стеннис» и дадут по попе пару раз, чисто символически. Это вот воришку, которого поймают за руку на базаре при попытке стырить себе хоть немного еды будут судить по всей строгости закона. У высших эшелонов власти свои привилегии — хоть в воровстве, хоть в убийстве. Пожалуй, это единственное, что осталось в моем времени со времен раннего средневековья неизменным. Стабильность, мать ее. Правда вслух я свои мысли не стала озвучивать, потому как не вовремя и не к месту. Не бабское это дело — лезть в большую политику, лучше пойти к плите и приготовить кастрюлю борща. А то голову еще снимут и не пожалеют потраченного времени.