— Ключик у меня имеется, — бард кивнул и покрутил перед носом латунной железякой, хвастливо добавляя: — Скажи, что я полезный.
Лютик, ты самый лучший и распрекрасный поэт на свете. Талантливей и прозорливей тебя никого нет, золотце мое. Я могу еще долго петь дифирамбы в твою честь — лишь бы почаще радовал так, как сейчас.
— Где ты его взял? — изумленно проговорила я, чуть не писая кипятком от восторга. Лютик потянул меня за собой, углубляясь в город и ловко маневрируя между прохожими, при этом набирая немаленькую скорость. Я с трудом поспевала, переходя на мелкую рысь. Словно все в городе вдруг встало за нас — прохожие услужливо расступались, никто не перегородил дорогу тележками и у таверны вечно просящие мелочь пьяницы опустили глаза в пол, делая вид что нас не знают. Если по городу уже разлетелась весть о нашем расследовании, то это все объясняет, но, может быть, дело было в серьезной физии поэта, который, подобно крепости, способной отразить снаряд «Авроры», прокладывал нам путь сквозь улицы.
— Места надо знать, — многозначительно бросил поэт по дороге.
Жрец, оказалось, жил когда-то недалеко от рынка. Внутри его «квартиры» (а как назвать однокомнатное помещение, обставленное скромно и без вкуса, не знаю) я ожидала увидеть что угодно — призраков, светящиеся зловещие сундуки, пентаграммы на полу и кучу черепов, портрет Сатаны на стене, наконец, и прочие атрибуты злого жреца, а увидела только безбожный беспорядок. Вроде как умер Ольшан не так уж и давно, а срач был такой, словно тут год назад пронесся ураган, после которого никто не прибирал. Повсюду пыль и паутина, местами ободранные стены, краска слезла, на кровати крошки. Тряпка, служившая паласом на полу и вовсе была заляпана в какой-то жидкости. Вместо картин на стене были рисунки, напоминающие наскальную живопись времен раннего палеолита. Из украшений — только ковер на стене (привет от советской моды!) да пара очень уродских ваз. Настоящая холостяцкая берлога, дом сильного, независимого мужчины, так сказать, только что пельмешками еще не пахнет. А вот аура, царившая здесь, была немного странная — воздух как будто был наэлектризован и пах озоном, вот-вот в помещении случится гроза. На столе светила магическая, не прогорающая свеча, в опасной близости от бумаг, на которых скопился воск. Хорошо, что до пожара дело не дошло. Мы с поэтом мысленно разделили комнату на две половины, и начали обыскивать каждый дюйм — от двери до ковра на стене и обратно. Ползали на карачках, заглядывая под кровать и роясь во всяком мусоре — если жрец хотел что-то спрятать, то, по-любому, положил это на сохранение в потаённое место, о котором знал только он один. Вопрос только в том, где же этот проклятый тайник и как его открыть.
Уставшая, вся в пыли и паутине, я мечтала лично отрубить голову жрецу во второй раз, с особым садизмом, потому что ничего похожего на сейф не обнаружилось. От поэта и вовсе не было никакого проку — он, брезгуя, аккуратными движениями пальчиков двигал туда-сюда разные мелкие предметы, попросту отнимая время и занимаясь откровенной фигней. В поисках я просмотрела все книги, что валялись на полу, в надежде увидеть хотя бы подсказку, и на всякий случай стащив том про сопряжение сфер. Я пихнула его под рубашку — лишним не будет, зато там может быть информация о перемещении между мирами. Плюнув на книги, я полезла снимать ковер — это уже в стиле лихих девяностых, прятать в стене сейф, прикрыв вычурной тряпкой.
На Лютика упала бесполезная и, следовательно, почти новая швабра. Поэт не возвышено ругнулся, и полез ставить ее на место. Пока он пытался заставить ее принять вертикальное, устойчивое положение — смахнул со стола тарелку, развивая череду неудач. Градус раздражения Лютика поднялся выше температуры солнца, он практически кинул тарелку на стол и резко затих. Я повернула голову и увидела, что гений в душе, и поэт снаружи разглядывает свитки.
— Аника! — он обратился ко мне, шурша бумажками и досконально изучая каждую чуть ли не под микроскопом. — Взгляни, что тут нарисовано.
«Если хочешь что-то прятать — прячь на виду», — похоже именно такого принципа и придерживался Ольшан. Или он просто не собирался ничего прятать, думая, что все равно оправдают. На столе, среди кучи бумаг, лежали чертежи чаши, большим шрифтом в углу было приписано «Мастер Торак». Не надо быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что это копия кубка Хранительницы Аэдирна, только с единственным различием — там была предусмотрена закрывающаяся полость для яда.
Значит, Ольшан и правда был замешан в этом деле и теперь против принца тоже имеются кое-какие косвенные доказательства — хотя бы слова того виночерпия. Но если подумать логически: у него не было повода именно сейчас ее травить. Хенсельт практически под стенами города, а Стеннис вряд ли смог бы самостоятельно командовать армией. Он, конечно, принц, но уж больно тупорылый и неопытный. В то время как Аэдирнская Дева была грамотным полководцем, который сумел заставить объединиться сердца людей и нелюдей. Саския является связующим звеном и если она умрет, но ничто не спасет Верген от жестокой расправы. Надо быть полным придурком, чтобы вытворить такое сейчас. Бард на подозрения согласился, добавив, что это скорее тянет на попытку самоубийства с последующим прихватом целого города с собой на тот свет.
В найденном чертеже меня смущала одна маленькая, но весьма существенная деталь. Полость для яда, конечно, закрывалась, дабы не привлекать внимание излишне любопытных, но, если посмотреть на план чаши сверху, то отчетливо можно увидеть и то, что крышка, служащая барьером, прикрывалась не плотно — ее можно было разглядеть невооруженным взглядом. Механизм же открытия был еще более странным — стоило только с небольшой силой сжать ножку (спасибо, жрец, что разбирался в подобных вещах, видимо, не очень хорошо и тот, кто создавал для тебя чертежи, подписал каждую, даже самую незначительную деталь, из-за которой все эта конструкция становилась не непонятной махиной из преисподней, а просто хреновиной с плохо продуманными механизмами), то полость открывалась внутри и яд смешивался с вином.
— Лютик, а Лютик, — не отрывая взгляда от свитков, спросила я. — А виночерпии пробуют вино из бочонка, или из чаши своего господина?
— Из чаши, конечно, — поэт пожал плечами. Видимо, в начертательной геометрии, как истинный гуманитарий, он разбирался даже меньше меня и считал, что ее название происходит от вопроса «на черта?». Посему в планах копии кубка Саскии Лютик мог понять только то, что это сборище линий и завитушек, из которых, при хорошем воображении, можно сконструировать красивую посуду. — Если бы они не пробовали вино непосредственно… А что? Ты что-то нашла?
— Надо вернуться к тому гению, который подавал вино, — констатировала я, хватая чертежи под мышку и стремительно выбегая на улицу. Времени оставалось все меньше, а вопросов — все больше. В голове не укладывались мелкие детали, упорно не желали сходиться. Он что, бессмертный, что ли, этот виночерпий?
Обратное расстояние до слуги мы проделали меньше чем за минут десять — я, аки Олимпийский чемпион-спринтер, бежала сломя голову, боясь что хитрый Лелард может запросто сделать ноги, попросившись в туалет, например, и скояʼтаэли, которые его охраняют и ничего не подозревают, проворонят столь важного свидетеля. А еще дурачком прикидывался, сволота поганая! Увидев меня вновь, уже сменившую выражение с добро-пацифистического на злобно—перекошенное, слуга либо догадался о цели моего повторного визита, либо предположил что-то гораздо более худшее. Он сразу же побледнел и попытался быстренько сделать ноги вверх по улице, но ушлые эльфы поймали нерасторопного неудачника, едва тот попытался рвануть от них дальше, чем на пару шагов.
Лелард забился в истерике, почти как я при первой встрече с накерами, начал размахивать руками и нести несусветную ересь про то, что дома его ждут детишки, жена и больная мать. Охране было глубоко пофигу, на все мольбы — скояʼтаэли выполняли приказ, и, дабы усмирить почти потерявшего рассудок слугу, с силой усадили его на стул, и для пущей вежливости, доступно объяснили, что убегать не хорошо и вообще, так и ног можно лишиться. Про целость его конечностей, видимо, Йорвет ничего не говорил.