Звонкий хлопок в ладоши воззвал к смертоубийственной потехе. И тут же граф бросил свое поджарое тело вперед, а его клинок рванулся к плечу кавторанга. Как и ожидалось, моряк отступил, а дальше... дальше все произошло в единый миг.
Левая кисть Маштакова, придерживающая ножны вдруг резко крутнула их так, чтобы шашка развернулась лезвием вверх. Одновременно правая рука с нечеловеческой скоростью скользнула под дужку гарды, сжав рукоять. И в тот момент, когда клинок графа, завершая выпад, на краткий миг застыл в протянутой руке, шашка моряка рванулась из ножен.
Граф ожидал чего-то в этом духе, но удивительная скорость кавторанга стала дня него пренеприятнейшим сюрпризом. И потому он не просто отступил, как намеревался, но, выворачивая руку и кисть, бросил свой клинок вертикально, в блок поперек лезвия соперника, желая принять его у самой гарды своего оружия, где ему хватило бы сил остановить любой удар. Однако чертов моряк, в момент, когда острие его оружия покинуло ножны, вдруг резко увел руку вправо-вниз. От этого шашка с залихватским свистом обрушилась много быстрее и ниже, чем того ожидал граф, а сила этого удара поражала всякое воображение. Оружие штабс-ротмистра оказалось отбито в сторону, путь вражескому лезвию - открыт и кавторанг не упустил своего шанса, рванувшись в глубокий выпад. Теперь уже острие его клинка устремилось к белоснежной рубашке соперника...
За графа Стевен-Штейнгеля сработали инстинкты, приобретенные годами долгих упражнений. Штабс-ротмистр, не задумываясь, сделал так, как поступил бы на его месте любой опытный фехтовальщик. Он отступил, разрывая дистанцию.
Будь это настоящий бой, в котором нет, да и не может быть никакого ограничения, мастерский удар кавторанга пропал бы втуне. Что с того, что граф уступил на шаг? Ничто - свое необычное умение кавторанг растратил, не сумев ранить соперника, а дальше превосходное мастерство штабс-ротмистра решило бы исход поединка.
Граф отшагнул назад, выходя из-под удара соперника, но едва начав движение, ощутил какую-то помеху. Сообразил что именно, да только было уже поздно - бечевка, удерживавшая его ногу у колышка тонко тренькнув, лопнула.
Штабс-ротмистр проиграл. Обжигающая волна стыда и злости толкнулась изнутри, и то ли кипение чувств, а то ли легкое сопротивление бечевы стали причиной небольшой задержки. Александр Стевен-Штейнгель чуть промедлил на уходе, но этого хватило его сопернику - острие кавторанга все же нашло свою цель, пропоров мышцы предплечья. Граф еще не успел почувствовать боли, но его собственный клинок выпал из ослабевшей руки, почти беззвучно ткнув примятую траву.
- Halte! - взревели оба секунданта, но в том не было нужды - и граф и Николай замерли, с немалым изумлением глядя друг на друга.
- Изящно - признал граф. Ему хватило твердости говорить спокойно, даже отстраненно, хоть кровь ручьем струилась по правой руке, а лицо стремительно бледнело. Но уже подбегал доктор, на ходу расстегивая сумку, и лучик солнца отразился от каких-то склянок, заставив Николая прищуриться. А врач уже усаживал графа на траву, разодрал рукав по самое плечо и опытные руки запорхали, промывая и дезинфицируя рану, подкладывая какие-то тампоны... В общем, было видно, что, хотя бравый штабс-ротмистр и потеряет сколько-то крови, да и потом наверняка походит с рукой на перевязи, но жизни его ничто не угрожает и вскоре граф будет хорохориться по новой.
Дело было сделано, но оставались еще кое-какие формальности, сообразил Николай и внутренне поморщился. По правилам Дуэльного кодекса, если по завершении поединка оба дуэлянта остались живы и пребывают в сознании, то оскорбитель обязан принести свои извинения оскорбленному. Это совершенно не значит, что оскорбитель признал свою вину или раскаялся. Вопросы чести улажены дуэлью, так что между недавними соперниками отныне мир, но... таков обычай.
Извиняться перед кавалергардом не хотелось. Но пусть сегодня ни одна формальность не останется забытой - никто не получит основания упрекнуть офицера Российского императорского флота в невежестве. Кавторанг подошел к поверженному сопернику:
- Граф! Я... - начал было Николай, но Стевен-Штейнгель вдруг перебил его:
- Пустое. Вам не за что извиняться, мы оба знаем это. В присутствии этих господ заявляю, что получил полное удовлетворение и более никаких претензий к Вам, господин Маштаков, не имею.
Николай едва удержался от того, чтобы выгнуть бровь дугой - что такое нашло на графа? "Мы оба знаем это...". Если уж знаем и оба, так зачем было финтить с судом чести? Зачем выбирать холодное оружие, бой на котором стал бы, узаконенным убийством моряка, на две головы уступавшего Стевен-Штейнгелю в искусстве фехтования? Ярость, дремавшая под спудом хладнокровия и рассудительности, вдруг подступила к горлу так, что Николаю стоило огромного труда взнуздать душевный свой порыв стальными удилами этикета. Неужто небольшое кровопускание так повлияло на графа, что тот прозрел, устыдившись собственных поступков?!
Что ж, если так, дуэль пошла тому на пользу, подумал Николай, старательно загоняя вглубь себя неудержимое желание объяснить кавалергарду все, что о нем думает - начистоту, простыми русскими словами.
А граф как-то странно смотрел на кавторанга - понятно, что рана досаждала ему болью, но было еще что-то, чего Николай решительно не понимал.
- А может, так оно и к лучшему - тихо произнес Стевен-Штейнгель. Сейчас черные глаза штабс-ротмистра смотрели куда-то вглубь себя, и было очевидно, что говорил он, ни к кому не обращаясь.
Впрочем, разгадывать психологические этюды графа не стало никакой возможности - Алексей Павлович вихрем налетел на Николая, в миг заграбастав того в объятия. Трудно было себе представить, что высокого плечистого кавторанга мог легко ворочать невысокий князь, но именно это сейчас и происходило.
- Ну Николай... Ну, сын Аматерасу... Это как же ты ... А я-то думал... - восхищенно приговаривал Алексей едва ли не вальсируя кавторанга по поляне.
- Так, твою телегу я уже отпустил с вестовым и Богом. Пошли ко мне в экипаж!
Николай позволил увести себя - как выяснилось, князь приехал на великолепной четырехместной карете, подрессоренной столь шикарно, что, когда кони, послушные вознице, разогнались до обычной своей скорости, никакой тряски в салоне не ощущалось. А ведь ехали по грунтовой дороге... "Что это вдруг роскошничает друг Алексей?", - подумал кавторанг и тут же обругал себя недобрыми словами. Когда б его ранили, то о лучшем транспорте, способном быстро и безболезненно доставить пострадавшего в столичные больницы, невозможно было и мечтать.
Князь в это время извлек на свет Божий небольшую фляжку и пару серебряных стаканов. Немедленно скрутив крышку, щедро плеснул "Фрапэн" и мощный, терпкий запах коньяка наполнил крытый салон кареты.
- К черту условности, все равно никто не видит - проворчал Алексей Павлович, переламывая плитку шоколада.
- До дна!
Выпили, закусили. Николай чувствовал себя вроде как обычно, вот только коньяк лег ровно, как родниковая вода. Князь внимательно посмотрел на друга - и налил по новой.
- Ну, Николай... Вот уж придумал, так придумал. А я-то голову ломал, на кой ляд тебе нужна эта неподвижная дуэль? Но каков молодец, а?! Все как по нотам расписал.
- Не все - ответил кавторанг.
- Знаешь, Алексей, я не рассчитывал, что мне удастся зацепить его графское сиятельство. Это вышло случайно.
- Да и ну его к черту, этого возомнившего о себе ублюдка! Я бы нисколько не возражал, когда б его вообще холодным унесли. Но какая связка! Стоять незащищенным, и тем смутить противника, потом этот твой японо-черкесский удар, заставивший штабс-ротмистра разорвать дистанцию!