- Другого выхода не было, Алексей. Неподвижные дуэли давно не в моде, да и понятно, почему - извращение это все-таки. Ты же сам сколько раз говорил, что смысл фехтования в движении, что фехтуют ноги. А так, на привязи, какое же это фехтование? Граф, понятное дело, специально к такому не готовился, полагался на свое умение. Оставалось только заставить сработать его инстинкты, не давая времени сообразить, куда они его заведут.
- Я только одного не могу понять - ответил Алексей Павлович.
- А если бы штабс-ротмистр атаковал тебя всерьез, пока твое оружие оставалось в ножнах? Что ты припас на этот случай?
- Алексей, этого быть не могло, потому что такого не могло быть никогда. Наш кавалергард слишком опытный фехтовальщик, чтобы полезть в столь очевидную ловушку. Ведь я же прямо-таки искушал его покончить дело разом, первой же атакой, только что мишень на грудь не повесил!
- Ну а если бы он все-таки... - не унимался Алексей Павлович.
Николай глубоко вздохнул и посмотрел князю в глаза
-А если бы он все-таки атаковал, ты сейчас тоже вез бы меня в Питер. Только - мертвого.
Глубоко вздохнул, словно, не замечая отвалившейся челюсти князя.
- Давай, что ли, еще по маленькой?
***
Сказать, что возвращение кавторанга на линкор стало триумфальным, означало не сказать ничего. И когда только что успели? Впрочем, Николай догадывался - князь Еникеев прямо с дуэли повез кавторанга в какое-то весьма солидное питерское заведение, которого Николай не знал. Ресторация забавно, но вполне гармонично совмещала бонтонность девятнадцатого века с веянием прогресса, и даже предоставляла к услугам посетителей две кабинки, снабженные новейшими телефонными аппаратами последней модели. Видимо, в одну из них Алексей Павлович и отлучился, когда Николай, жмурясь на солнышке, медленно потягивал недурственный коньячок. Не то, чтобы хотелось напиваться утром, но князь был неумолим, потихоньку отпаивая друга "живительною влагой".
Именно в тот момент, когда Алексей отошел, Николай осознал всю мудрость князя - до этого коньяк лился в горло как вода и только сейчас он вдруг почувствовал, как расслабляются мышцы, о существовании которых кавторанг и не догадывался. Чувства опьянения так и не возникло, но камень ожидания неминуемого наконец-то свалился с плеч, давая вздохнуть полной грудью. Только сейчас Николай наконец-то почувствовал, как отпускает его напряжение последних дней, а ведь он так сжился с этим, что даже перестал обращать на него внимание.
Кофе, непринужденная беседа, карета до набережной, пешая прогулка в ожидании катера - все это заняло немало времени, так что, когда капитан второго ранга поднялся на линкор, время было самое обеденное. Дежурный лейтенант, салютовал артиллеристу, но не успел тот спросить, что случилось и по какому поводу, лейтенант четко, по-уставному доложил кавторангу, что того ожидает кают-компания. Некое подозрение закралось в сердце Николая, но того, что будет дальше, он совершенно не ожидал.
Спустившись вниз и пройдя по коридору к большому помещению, где столовались офицеры, Николай увидел совершенно невозможную картину. Прямо перед входом в кают-компанию расположились пятеро и небольшая тачка, которую используют для перевозки снарядов, но ее зачем-то окрутили тросом. Четверо фигур принадлежали мичманам, одетым по форме, а вот пятую, повернутую к нему спиной Николай сразу опознать не смог.
На ее голове сверкало нечто, по форме напоминающее пожарный шлем, вот только откуда бы ему взяться на военном корабле? В одной руке человек сжимал черенок от швабры, конец которого, окученный чем-то блестящим, небесталанно изображал копейное навершие. В другой руке было округлое, но Николай не угадал, чем именно. Зато поверх кителя - игриво наброшена... простыня? Изображавшая...тогу?!
Фигура повернулась, и кавторанг едва не расхохотался. Под тонкой тканью "тоги" на уровне груди колыхались две масштабные выпуклости, мечта кормилицы. И полным оксюмороном над "грудью" смотрелись длинные, ухоженные, знаменитые на весь дредноут боцманские усы. Давясь от смеха, Николай подошел к странному собранию и обратился к удивительной фигуре:
- Соловаров, братец, что же это ты...
- Осмелюсь доложить, вашсковородь! - сказала "кормилица" прочувствованным басом:
- Я, извольте видеть, Афина...
- Паллада - подсказал кто-то из мичманов
- Так точно, Афина Паллада! - отчеканил боцман, вытянувшись в струнку и "поедая глазами начальство" так, что только героическим усилием воли Николай удержался от хохота.
- Извольте, вашсковородь, вот сюда - сделал приглашающий жест в сторону тележки "греческая богиня". Тут только Николай разглядел, что телега была обвязана не просто так, а на манер древнейшей колесницы.
И что тут можно было сделать? Капитан второго ранга, широко улыбаясь, вступил на новоявленную квадригу. Тут же распахнулись двери, и Николай увидел многих офицеров "Севастополя". Не было только тех, кто должен был нести вахту или отлучился по архиважной служебной надобности, остальные присутствовали.
При виде своего старарта офицеры встали из-за накрытого стола - время было обеденное, но никто еще не притронулся к напиткам и блюдам, а стол был сервирован как будто в ожидании августейшего князя.
В этот момент "Афина Паллада" возложил на чело кавторанга то самое, округлое, что держал в руке, но чего не признал сперва Николай: это оказалось искусно склеенной копией лаврового венка. Тут только Николай сообразил, что кают-компания решила устроить ему триумф по образу того, как Рим встречал победоносного военачальника. И действительно - мичманы, взявшись за пеньковые концы, прикрученные к "колеснице", исполнили роль четырех коней, подвезя Николая к столу под аплодисменты и приветственные возгласы стоявших офицеров. А затем кавторанга усадили на почетное место, и грянул пир на весь мир.
Может быть, кают-компания приветствовала бы так своего старарта, будь его дуэль делом исключительно частным, но ведь штабс-ротмистр, нанес оскорбление не только Николаю, но и всему флоту, сравнив морских офицеров с жандармами. А поскольку слухами земля полнится, то все это довольно быстро стало достоянием общественности. Да, суд чести признал капитана второго ранга оскорбителем, но стоит ли говорить, кому принадлежали симпатии морского офицерства?
Как это ни банально, но все хорошо, когда хорошо заканчивается. Жизнь, выкинув свой очередной фортель, возвращалась теперь на круги своя, так что следующие сутки у снедаемого легким похмельем кавторанга пролетели в большой заполошности. Гигантский корабль принимал массу всякого запаса, пополнял боекомплект до штатного, а Николай работал не разгибаясь, едва только успевая бросить взгляд на стоящий неподалеку "Гангут". На том царила та же суматоха - ведь завтра выход, могучие линкоры, исполняя распоряжение адмирала, пойдут, наконец, в Гельсингорс. Все этого долго ждали, и вот, наконец, этот день настал.
***
Линкор шел ровно, словно железнодорожный пульмановский вагон по идеально подогнанным друг к дружке рельсам, но небыстро, скрывая до поры до времени звериную мощь своих турбин. Двенадцать узлов, или двадцать два с небольшого километра в час - невелика скорость, да еще и в корму дует свежий ветерок. Море слегка взволновано, но от того, что поддувает вдогон, в иной миг может показаться, что погода и вовсе безветренная. Тогда странно смотреть на бурление малых волн, кое-где исходящихся пеной: весь мир словно замер, недвижимы корабль и воздух, а серо-однотонные облака и вовсе кажутся нерушимой небесной твердью. И только море беспокоится о чем-то, бьется в борт стального левиафана, страстно шепчется, будто стремясь предупредить о грозящей беде. Но - не понять, не разобрать ни слова, и оттого наваливается предчувствие, что упускаешь очень важное и что-то проходит мимо тебя...
Николай замер, облокотившись на ограждение мостика, идеально вписавшись в кажущуюся неподвижность ветров и небес. И только сизый дымок его трубки жил отдельной жизнью, двигаясь столь же хаотично, как и потемневшие воды Балтики. Несмотря на кажущееся безветрие, дым сбивало вниз, и он тут же терялся в чистом морском просторе, растворяясь в нем без остатка. А идущий сзади-справа от "Севастополя" небольшой крейсер как будто бы не дымил и вовсе, только горячий воздух подрагивал над двумя из четырех его труб.