- А Вы, Николай Филиппович, что скажете? - пожал плечами, теряя интерес к теме Беседин
- Я бы на месте немцев подождал еще пару недель, перед тем как начинать - задумчиво ответил кавторанг.
- А почему именно две недели? - удивленно воззрился на него Виктор Сергеевич, а Александр Васильевич тонко улыбнулся, предвкушая потеху.
- Дело в том, что буквально вчера, я с огромнейшим трудом раздобыл билет в Финский национальный, на гастроли Большого театра. Тридцатого июля они дают "Князя Игоря", и, доложу я Вам, со стороны кайзера было бы величайшим свинством начинать войну раньше этого срока. Потому как если объявят мобилизацию, то на оперу я наверняка не попаду - пряча улыбку в усы закончил Николай.
-Вам все шуточки! - взъярился Дьяченков:
- Да Вы хоть знаете... Вы знаете, что завтра Государь Император объявит о досрочном выпуске военных училищ?! Вы понимаете, что это означает?!
- Господи, да если сам Государь объявит об это завтра, откуда ж Вам сегодня об этом известно? - развеселился Беседин, но Маштакову вдруг стало совсем не до смеха. Он помнил: то ли дядя, то ли двоюродный брат Виктора Сергеевича занимал высокий пост в одном из кавалерийских училищ и если им что-то такое сообщили, пускай неофициально, на ушко, то...
То дела действительно плохи, потому что досрочный выпуск означает лишь одно - армия разворачивается во всю мощь, до отказа напитывая свои корпуса ротами и батальонами. Это, конечно, еще не мобилизация, но даже серьезнее - мобилизованного крестьянина, случись что, можно отправить домой, он только рад будет, но вот офицера, пусть и недоучившегося, обратно в юнкера не загонишь. И если ТАМ приняли такое решение... значит, дела обстоят куда хуже, чем казалось Николаю. Много хуже.
Старший штурман, бросив исполненный яростного негодования взгляд на обоих офицеров, развернулся и с четкостью, сделавшей честь любому кавалергарду, быстрыми шагами направился к трапу. Так что, когда Николай поднял глаза, Дьяченкова уже и свет простыл и даже рассерженный стук его каблуков уже затих в отдалении.
- О чем задумались, Николай Филиппович? - улыбаясь, спросил Беседин кавторанга
- Все больше о высоком. Если война с германцем действительно начнется, то рейнское к обеду, как я понимаю, подавать перестанут?
Но настроение было испорчено и Николай, откланявшись, оставил старшего офицера в одиночестве. А к вечеру того же дня в глубине души окрепла уверенность, что Дьяченков прав и война неизбежна.
Впрочем, от этого на "Князя" хотелось еще сильнее - предчувствие скорого перехода к военным будням требовало взять от последних мирных дней по максимуму. Николаю с большим трудом удалось раздобыть билет, но он не был уверен в том, что эта мелованная, плотная и пахнущая типографской краской бумажка гарантирует ему участие в столь замечательном событии культурной жизни Гельсингфорса. И не в кайзере было дело - командующий Балтийским флотом, Николай Оттович фон Эссен, хотя и сбавил слегка обороты в деле подготовки экипажей, но все же продолжал гонять вверенное его попечению войско до седьмого пота. Кто мог знать заранее, что придет в голову озорному старику к следующей субботе? В обычное время на флоте стремились выполнять все положенное с понедельника по пятницу, чтобы дать офицерам и нижним чинам проводить субботу и воскресение в увольнительных, хотя случалось по-всякому. Теперь же строить планы на будущий отдых стало и вовсе затруднительно.
День за днем проходили в напряженных тренировках и сборах - маски были сброшены, никто уже не сомневался в том, что флот готовится к войне. Моряки с дрожью вспоминали позор Порт-Артура, когда японские миноносцы в первую ночь войны обрушились на беспечную русскую эскадру, повредив лучшие ее корабли. Такого больше не должно было повториться, и потому к грядущим перипетиям готовились все и повсеместно. Минные заградители принимали в свои бездонные чрева сотни и сотни черных рогатых шаров, коими будет перекрыто горло Финского залива от Порккалла-Уд до самого Наргена. На этой минной позиции, именуемой "Центральной" линкоры Балтфлота должны будут встретить врага, если тот рискнет бросить свои эскадры на прорыв к столице Российской Империи. Но одной только ею дело не ограничивалось: подводная паутина невидимых глазу минных линий должна была увязать острова Моонзунда в единую, неприступную крепость. И она не останется без гарнизона: на Эзель и раньше постоянно базировались "Апраксин" с "Сенявиным" да дивизион старых миноносцев, но сейчас туда же ушли обе бригады старых крейсеров, включая "Баян" князя Еникеева. Вообще-то база на Эзеле имела все необходимые запасы для этих кораблей, но для того, чтобы не транжирить их раньше времени крейсера грузились углем и снарядами в Гельсинки и Ревеле, так что Николай к большой своей радости смог повидаться со старым другом.
А вот Либаву решено было оставить - слишком далеко от главных сил оказалась эта передовая база русского флота, слишком слаба была ее оборона, а значит - слишком легко немцы могли бы отрезать и разбить находящиеся в ней корабли. Их исход Маштаков наблюдал самолично: легкий бриз ласково перебирал фалы "Севастополя" и "Гангута", вышедших немного поманеврировать недалеко от Моонзунда, когда на горизонте показалась "Анадырь" - база подводных лодок, медленно ползущая из Либавы ко входу в Рижский залив. А спустя четверть часа стали заметны приземистые, сливающиеся с волной силуэты подводных лодок, следующих за своей базой... Кавторанг и рад был бы сказать: "как котята за кошкой", но в грязноватой и кургузой "Анадыри" не было ни грана изящества и чистоплотности, свойственных семейству кошачих, так что на ум пришло: "как поросята за хрюшкой".
А самое главное - под конец месяца на рейд Гельсингфорса пришли долгожданные "Петропавловск" и "Полтава". Конечно, до готовности к походу и бою им было совсем далеко, и при самом интенсивном обучении дредноуты обретут боеспособность уже только в следующем, 1915-ом году, но все же, но все же... Зрелище четверки мощнейших линкоров, способных обрушить на неприятеля чудовищную мощь сорока восьми новейших двенадцатидюймовых орудий радовало неимоверно.
Наконец подошло и 30-е июля. Не то, чтобы Николай был таким уж большим поклонником оперы, но нельзя же пропускать гастроли первого театра Империи, а каковы исполнители! Князь Игорь -Хохлов, чей неподражаемый вокал позволял ему исполнять как баритоновые, так и басовые партии и за что сей почтенного маэстро звали не иначе как "поэтом звука", Кончак - Трезвинский, Ярославна - чудная Ермоленко-Южина...
***
Опера полностью поглотила внимание Николая, и когда смолк заключительный хор, кавторанг чувствовал себя изрядно восхищенным и даже слегка растроганным. Но за утолением потребностей души пришло напоминание о потребностях плотских, впрочем, глянув на ассортимент театрального буфета, кавторанг мысленно сморщился. Превосходная степень чувственного наслаждения требовала соответствующих моменту вкусовых ощущений, а тут.... И потому Николай предпочел заглянуть в какой-нибудь ресторанчик, коими богаты примыкающие к набережной улочки Гельсингфорса. Извозчиков уже расхватали, так что пришлось пройтись пешком до трамвая - впрочем, весенняя свежесть напоенного морским ароматами воздуха располагала к прогулке.
И до отхода катера оставалась еще пара часов, когда Маштаков, совершая неторопливый променад по вечерней Эспланаде, созерцал аккуратные витрины многочисленных магазинчиков в поисках подходящего заведения.
А вот и "Кольме Круна"! Или... "Колме Крууна"? Не считая самих финнов, один лишь Аллах способен разобраться в правильном произношении языка страны Суоми, - подумал Маштаков. Кажется, именно этот ресторанчик упоминал Володя Генке, известный эпикуреец и чревоугодник, по попущению Господнему пребывающий в должности вахтенного начальника линкора "Император Павел I". Впрочем, в вопросах, не касающихся службы, на мнение Генке вполне можно было положиться, а уж в выборе ресторации - особенно. Потому Николай, справедливо рассудив, что от добра бобра не ищут, смело двинулся в сторону скромной черной двери ценного дерева. Однако, дорого стоит такая скромность! Услужливое движение затянутой в белую нитяную перчатку руки швейцара - и дверь распахнулась, пропуская кавторанга внутрь.