Около парадного подъезда стояла тройка, а чуть дальше ее - небольшая невзрачная телега, с парой бидонов молока. Из распахнутых в конце дома дверей к ней устремился мужичок с двумя корзинками яиц в каждой руке. Очевидно, там была купеческая лавка, а мужичок, вероятно, развозил товар, но был явно неловок - уделив все внимание своей хрупкой ноше он едва ли не толкнул пожилую, скромно одетую женщину, почти уже бабушку, идущую навстречу Маштакову. Она лишь каким-то чудом сумела избежать столкновения и почему-то виновато улыбнулась кавторангу. Николай хотел было ответить вежливой улыбкой, но в этот момент стекло из окна второго этажа с мелодичным звоном раскололось, вылетело из рамы и осыпалось на тротуар прямо перед ошеломленным моряком.
ГЛАВА 18
Атанасий Васильевич Онисимов имя свое любил, почитая его основательным и способным внушить уважение. Это было тем более приятно, что внешний вид Атанасия никакого почтения вызвать не мог: невысокий, худощавый и узкоплечий, с рано прорезавшейся плешью.
Он и близко не обладал той особой статью, которая заставляет склоняться людей пред ее носителем невзирая ни на какие недостатки внешности. Перед Буонапарте, к примеру, благоговели, а что такое был Буонапарте? Невысокий, упитанный толстячок, а вот поди ж ты. Но тут, видно, брали свое манеры и уверенность, умение держаться царственно - размышлял Атанасий Васильевич. И тут же самокритично признавал, что ничего такого у него никогда не было. Наоборот, был он от природы неловок и чрезмерно скромен, если не сказать - робок. Через это не мог сближаться с женщинами, и проживал холостяком, да и давно уже перестал мечтать о семейном уюте - какой из него жених, на пятом-то десятке? Скоро уж и в гроб пора будет, тем более что здоровья Атанасий Васильевич был хлипкого, через что и болел каждую зиму. Выручало разве что фирменное варение маменьки, каковое старушка присылала ему всегда и с первой же оказией.
Жил господин Онисимов скромно, снимая небольшую однокомнатную квартиру. Там же и столовался, поскольку хозяйка готовила превосходные борщи, до которых Атанасий Васильевич был большой охотник. С утра он довольствовался обычно калачом да чаем, так же поступил и сегодня, приняв свой скромный завтрак сидя на единственном стуле за основательным столом. Платяной шкаф, зеркало перед прихожей, книжные полки, а еще - неширокая постель с прикроватной тумбой, на которой горделиво высился механический будильник "Павел Буре". Причем будильничек был не из дешевых, такому, пожалуй, место где-нибудь в спальне купчины первой гильдии, отчего "хронометр" изрядно контрастировал с прочей обстановкой. Но часы были слабостью Атанасия Василевича, а в остальном он жил скромно, так что мог иногда позволить себе немного излишества. Но только немного - значительную часть заработка господин Онисимов отправлял маменьке, на поддержание хиреющего имения. Кроме того, маман из тех денег еще и помогала младшей сестрице Онисимова, весьма неудачно вышедшей замуж, и теперь едва сводящей концы с концами. К такому расходованию своего заработка Атанасий Василевич привык и ничего против него не имел, ибо мотовство было ему совершенно чуждо - живя крайне скромно, он, тем не менее не чувствовал ни в чем недостатка. Однако вот просыпался тяжело, отчего хороший будильник был ему в радость.
Опаздывать на работу Атанасий Васильевич никогда себе позволить не мог. И дело тут было вовсе не в страхе перед начальством, а в искренней привязанности господина Онисимова к своей профессии. Без малого десять лет трудился он счетоводом-бухгалтером в гельсингфорсском филиале Государственного банка Российской империи: начальство благоволило толковому, готовому засиживаться чуть ли не до утра подчиненному. И давно бы не миновать-стать Атанасию главным бухгалтером филиала, но одна лишь мысль о том, чтобы руководить кем-то, необходимость спрашивать за выполненную работу с других, хотя бы и подчиненных ему людей, ввергала Атанасия Васильевича в жесточайшие переживания. Он начинал краснеть и мямлить околесицу, его огромные, пышные фельдфебельские усы, и без того странно выглядевшие на бледном узком лице, как будто бы обвисали, а большие, подслеповатые глаза, казавшиеся еще крупнее за толстыми линзами очков, наливались первобытным ужасом.
С людьми у Атанасия Васильевича отношения были сложными. Нельзя сказать, чтобы он их не любил: но вот не понимал, слегка побаивался и от этого в общении чувствовал себя некомфортно. Человек может сказать правду, а может и солгать, а бывает так что вроде и правду сказал, да не всю, и через это в такое заблуждение ввел, что лучше бы уж врал напропалую. А как понять, что у человека на уме?
А вот цифры... Они никогда не лгут.
С самого юного возраста Атанасия Васильевича заворожила красота математических вычислений, магическая твердь цифр. Дважды два всегда четыре - и в знойный день, и в ненастные дождь и снег. Человек может пребывать в добродушии, или разозлиться на что-нибудь, мог быть взволнован или смущен, а то и мучиться запором: в зависимости от настроения всякая вещь ему может видеться по-разному. Но дважды два всегда остаются четырьмя, и ни безудержное веселье, ни глубочайшая скорбь не в силах это изменить.
В окружении гроссбухов, банковских книг и счетов Атанасий Васильевич чувствовал себя щукой в родном пруду, где все ему было понятно и знакомо. Когда приходило время подбивать баланс, для работников начинались черные дни, но Атанасий наоборот, почитал это сказкой: он сводил счета один за другим, чувствуя себя творцом, из рук которого выходит нечто чудесное и гадал в предвкушении, на какую сумму не сойдется баланс. Если баланс сходился с первого раза, бравый счетовод чувствовал себя обманутым, хотя остальные готовы были ему аплодировать. Если же баланс не сходился, то Атанасий оборачивался Шерлоком Холмсом и другом его Уотсоном: он готов был сутками искать причину расхождений, а найдя зацепки - становился на след не хуже собаки Баскервилей. Ничто не возбуждало его так, как поиск хитрой ошибки, но когда он находил ее, то чувствовал себя счастливым. Вот и сегодня он, поднимаясь на второй этаж, где располагался его рабочих кабинет, шагал чуть не через три ступеньки, в предвкушении того, как засядет за оставшуюся со вчерашнего работу.
Вот крепкий стол, покрытый зеленым сукном, на нем папки, аккуратные стопки бумаг и документов - все разложено и учтено: в своем храме бухгалтерского искусства Атанасий Васильевич никогда бы не потерпел беспорядка. Он быстро натянул нарукавники, не желая вредить форменному сюртуку, тем более что шить его приходилось на свое жалование. Воссел на деревянный, с мягким седалищем стул, на спинке которого также предусмотрена была подушка - строго спрашивая за работу, банк заботился о своих подчиненных. Достал из кармана маленькую связочку ключей, выбрал самый из них маленький, и отпер нижний ящик письменного стола - быстро глянул в него и закрыл обратно.
Этот его обычай весьма интриговал сослуживцев Атанасия Васильевича: все желали знать, что же такое лежит в ящичке, куда он заглядывал каждое утро перед тем, как приступить к работе. Вот и сейчас кассир, дородная женщина лет сорока вытянула шею, в надежде разглядеть содержимое ящичка. Как всегда, проделано это было незаметно для Атанасия Васильевича и как всегда, попытка не увенчалась успехом. Подсмотреть что же там у господина Онисимова такое, не было никакой возможности, а спрашивать было бесполезно. Он никому не ответил бы на этот вопрос даже под страхом смерти.
На самом деле ларчик открывался просто. В давно ушедшие годы, юный помощник счетовода, только-только приступивший к работе, страшно боялся допустить хотя бы малейшую ошибку. Чувствуя себя зеленым неофитом, Атанасий Васильевич таскал с собой гору шпаргалок, освежая память перед началом каждого рабочего дня. Постепенно, по мере приобретения опыта, количество шпаргалок пошло на убыль, и давно уже в них не было никакой нужды: но для Атанасия это стало своего рода ритуалом-священнодействием, без которого он не чувствовал себя вправе приступать к работе. А потому каждое утро заглядывал в свой заветный ящик, который был совершенно пуст, кроме четверти пожелтевшей бумаги, со свернувшимися от времени краями. Всего одна строчка была записана на нем. Выцветшие чернила гласили: