- Добрый вечер, Николай Филиппович!
- Добрый вечер Иван Дмитриевич, проходите.
Ну как же все-таки не вовремя! Сил на дебаты с лейтенантом не было никаких, а потому Николай молча открыл вторую бутылку пива и, взяв бокал, поставил их на столик перед Тырковым. Сам же дотянулся до кисета и взялся в третий раз набивать трубку - при этом вечная улыбка лейтенанта стала чуть менее естественной. Тырков не курил, а в каюте и так уже дым стоял коромыслом, хоть бердыш вешай. Впрочем, облегчать бытие несвоевременному просителю в намерения Маштакова не входило.
Лейтенант присел за стол, оказавшись тем самым напротив открытого иллюминатора, где все же было посвежее. "Севастополь" стоял так, что из каюты кавторанга открывался вид на выход из гавани, так что из всех кораблей эскадры виден был только старый угольный миноносец, дежуривший при входе. "Глаголь" - треугольный синий флаг на его мачте ясно сообщал назначение кораблика.
- "Прыткий" сегодня брандвахтенным - отметил Тычков.
Николай кивнул, поднеся спичку, и чуть поморщился про себя - все же эта трубка явно была лишней. Британский "кэпстен" уже не ласкал, а жег и царапал легкие, но не тушить же трубку, только что ее набив?
Молчание затягивалось, и Маштаков не выдержал:
- Давайте я облегчу Вам задачу, Иван Дмитриевич. Сейчас Вы посетуете, как скучно, наверное, команде миноносца стоять брандвахтой на охране гавани. Потом вспомните, что назначение это временное, и, быть может, уже завтра корабль пойдет минировать германские воды. И что нам, в отличие от этого миноносца, дальше "Маркизовой лужи", считая за таковую Финский залив, никто никуда выходить не даст. Вы скажете, что лучше было бы поднять "Глаголь" нашему линкору, раз уж все равно никаких боевых задач для нас нет и не будет. Что в то время, как остальные воюют, мы, первая бригада линкоров, превратились в брандвахту Гельсингфорса, и таковой пребудем. И что Вам, как человеку деятельному, в отличие от Вашего замшелого начальства, пребывать здесь и далее совершенно невыносимо...
- Ээээ... Николай Филиппович, вообще-то я бумаги подписать, на замену оптики для четырнадцатого орудия.
Николай почувствовал себя круглым идиотом. Быстро пробежав глазами стандартный бланк запроса, поставил свою подпись здесь... здесь и здесь, но тут Тычков снова заговорил
- Но Вы только что высказали ряд интереснейших мыслей, исключая замшелость начальства, разумеется. Разрешите вставить пару слов?
Кавторанг тяжело вздохнул.
- Валяйте
- Николай Филиппович, так как Вы только что замечательно изложили суть моих воззрений, должен ли я понимать, что Вы и сами видите их правоту? Мы ведь сейчас в положении первой артурской эскадры в русско-японскую - ничего не делаем и в море не выходим. "Беречь и не рисковать" над нами довлеет. Единственная разница в том, что Порт-Артур был в осаде и эскадра вынуждена была совершить попытку прорыва, чтобы спастись, а мы и этого ожидать не можем, потому что Гельсинки, слава те Господи, никто не угрожает. Ergo и простоим мы тут до самого конца войны.
- Есть большая разница, Иван Дмитриевич. - затянувшись и выдохнув дым ответил лейтенанту Николай.
- Сам я, как Вы знаете, в первой тихоокеанской не служил, на войну пошел на второй эскадре. Но мне много приходилось беседовать с офицерами Порт-Артура, в том числе и теми, кто попал к японцам в плен. И, доложу я Вам, сходства между той эскадрой и нами сегодняшними нет ни малейшего. Ведь что было в Артуре? Артиллерийские учения в предвоенном году не закончили, старослужащих поувольняли - срок им вышел, к зиме корабли поставили в резерв, экипажи с них согнали на берег. Только вышли из резерва, растренированные, с молодыми матросами в экипажах - через несколько дней война. Японцы сразу подорвали "Цесаревича" и "Ретвизан", и до их вступления в строй эскадра в море, считайте, не выходила. Только при Степане Осиповиче подготовку возобновили, но он вскоре погиб, а тогда уж корабли снова на прикол встали. Много ль натренируешься стоя на якоре?
- И сравните с нами сегодняшними. Еще до вступления линкоров в строй экипажи гоняли вовсю, зимой готовились до самого льда, но и потом матросов на берег не отправляли, проводили учения какие только можно. Первая тихоокеанская простояла на якоре до самого сражения, а мы, наоборот, постоянно в море. Интенсивность учений вообще запредельная, так, как сейчас адмирал гоняет нас с Вами, на Российском императорском флоте вообще никто, никого и никогда не гонял.
- Я согласен с Вами, Николай Филиппович, но вот что беспокоит - тренировать-то нас натренировали, а для чего? Ведь вся бригада готова к бою, давно уж готова, с раннего лета. А толку? За центральное минное заграждение нам дороги как не было, так и нет. Враг лютует, гоняет броненосцы к Либаве и дальше, а мы тут сидим, тренируемся, но в море - ни-ни! Сколько-ж можно-то?
- Сколько нужно, Иван Дмитриевич
- Николай Филиппович, я, конечно, чинами пока не вышел. Но даже зеленому мичману очевидно, что, выведи мы дредноуты в море, могли бы так по немцам вдарить у Либавы, что их ошметки до самого Берлина полетели. "Не смеют что ли командиры, чужие изорвать мундиры, о русские штыки?"
- Это Вы про командующего? Лейтенант, Вы, упрекаете в отсутствии боевого духа Николая Оттовича фон Эссена?!! - с совершенно ненаигранным удивлением воззрился на Тычкова Николай
- Конечно же нет, он превосходный командир, но ведь ему воли не дадут, есть и над ним начальство...
- А если считаете, что он компетентен и на своем месте, то будьте последовательны и окажите ему доверие. В том числе и в том, что в нужное время он сможет добиться разрешения Ставки на использование нашей бригады.
- То есть Вы уверены в том, что нас отправят в дело?
- Да, Иван Дмитриевич, уверен.
- И не опасаетесь простоять всю войну "под глаголем" брандвахтой?
- Послушайте, лейтенант. Вчера мне сообщили, что три дня тому назад взорвался "Баян" которым командовал мой друг, князь Алексей Павлович Еникеев - медленно закипая проговорил Николай:
- И сегодня мне лично прошлось сообщать об этом его жене.
Тычков покраснел и вскочил со стула
- Простите, господин капитан второго ранга, я... не вовремя. Разрешите идти?
- Стойте, лейтенант, и дослушайте меня. Мы с Алексеем Павловичем вместе сражались в Цусиме, и, если Вы не знали - мы с ним единственные выжившие с броненосца "Бородино". Мы вместе находились у японцев в плену и были не разлей вода до самой его смерти. Вы стремитесь воевать, а я, в ваших глазах, как будто и не стремлюсь. Вы верно думаете, что мне этого не нужно и что мне и здесь хорошо. - тут Тычков открыл было рот, но кавторанг не дал перебить себя и продолжил:
- Неужели Вы настолько "хорошего" обо мне мнения, считаете, что и после гибели князя я стану отсиживаться вдали от боев в уютном месте? Вы, видимо, считаете меня полной амебой, не так ли, Иван Дмитриевич? Поймите, если бы я сомневался в том, что наш дредноут пойдет в бой, то сам просил бы о переводе, но я этого не делаю. Не просите меня доказать, не могу, но я уверен - недолго нам в Гельсинки небо коптить. Поэтому я не подаю рапорт, и Вас не отпущу: Вы мой лучший командир плутонга на сегодня, и Вы нужны мне здесь, потому что я... чувствую, что ли - скоро мы будем драться.
Николай вознаградил себя глотком пива
- А вот теперь - я Вас не задерживаю, Иван Дмитриевич. Ступайте.