В «Новом мире» со мной заключили договор и даже выплатили какой-то аванс за предисловие к прозе Алексея Ремизова, до этого печатавшейся только в Париже. Игорь Виноградов и Анатолий Стреляный, с которыми я был знаком еще до ареста, пересмотрели статьи, написанные мной в последние месяцы в тюрьме. Виноградов попросил на память заметку об «Исповеди Ставрогина», пропущенной главе из «Бесов» Достоевского, – ему не хотелось ее печатать, хотя там были принципиально новые вещи (например, не замеченные тогда исследователями заметки Н. Минского, повторяющие воспоминания Н. Страхова): я не забыл об этом даже в тюрьме. Другая моя небольшая статья, написанная в карцере (и даже во время голодовки) в Чистопольской тюрьме, была об имевшемся в моей библиотеке «Молитвеннике православных воинов» – бесспорном свидетельстве того, что масоны активно участвовали в подготовке Февральской революции и в антивоенной и антиправительственной пропаганде в 1914–1917 годах. Виноградов ее не взял: «И без того повсюду ищут масонов и во всем их винят». На мой взгляд, важнее была правда, чем умолчание из лучших намерений, но я не возражал – советский двусмысленный и осторожный либерализм «Нового мира» был мне не интересен. Стреляный, перелистывая страницы большой статьи о музеях, со вздохом сказал: «Очень любопытно, но написано как жалоба в прокуратуру».
Это было точное определение – двенадцать лет со времени первого ареста, кроме недолгого перерыва между сроками в Боровске, я почти ничего другого не писал.
В Москве, благодаря тому, что прежде чем стать новым редактором «Бюллетеня В» в 1982 году (после арестов Ивана Ковалева, Алексея Смирнова и эмиграции Владимира Тольца), я ввел минимальные формы конспирации2, была на свободе практически вся редакция бюллетеня. Только Федя Кизелов, за которым начали ходить по пятам, опасаясь ареста, уехал за границу. Именно его поначалу в КГБ считали редактором «Бюллетеня В», поскольку он выполнял самую открытую и рискованную часть работы – поддерживал постоянные связи с Еленой Георгиевной Боннэр, Лизой Алексеевой, Софьей Васильевной Каллистратовой. Это было необходимо и для получения новой информации, и во многих случаях – для пересылки «Бюллетеня В» за границу. «Хроники текущих событий» в это время практически не существовало, и наши выходившие каждые десять дней 30–50 страниц информации были основным источником сведений об СССР для Радио Свобода, ВВС, «Голоса Америки».
Вызывала подозрения у КГБ и отважная Лена Санникова, попытавшаяся продолжить издание «Бюллетеня В» в основном для того, чтобы отвести от меня обвинение в его редактировании. Но я уже примерно через месяц сам сказал об этом удивленным следователям: было ясно, что недели через две они это поймут, а мне хотелось лишить их удовольствия разоблачать меня и доказывать, что именно я – редактор, с помощью найденных ими, но не сразу понятых моих рукописей3 и откровенных показаний переписчика.
В Москве сотрудниками «Бюллетеня В» были замечательный математик Лена Кулинская (ее первый муж Володя – единственный неизвестный КГБ курьер, который собирал у всех материалы и привозил мне в Боровск), вернувшаяся из ссылки Таня Трусова, уже готовая к аресту – материалы о ней открыто собирали – безумно храбрая Ася Лащивер и испытавший больше всех остальных Кирилл Попов.
Впервые за четыре-пять лет я мог открыто приглашать их в свою московскую квартиру и частью там, частью – на прогулках, чтобы не все становилось известно КГБ, обсуждать, что нужно делать дальше. По-прежнему, как и четыре года назад, когда все оставшиеся на воле, и особенно Таня Трусова и Ася Лащивер, самоотверженно помогали моей жене Тамаре и детям, прорывались на закрытые заседания суда в Калуге (Аню и Таню снимали с электричек), ни у кого из сотрудников бюллетеня не было и тени страха. А ведь для него по-прежнему были серьезные основания.
2
Вопреки мнению П. Г. Григоренко и многих других диссидентов, что «в подполье можно встретить только крыс».