Отбрасывая длинную послеполуденную тень, Адам с зарубцевавшимся шрамом цифры 19 на плече в набедренной повязке и видавших виды старых высоких сапогах на шнуровке в сердцах плюнул под ноги, коротко бросив: “Тупизм”. Затем, забравшись на видавшее виды водительское сиденье, резким рывком тронул старый гольф-кар, заставив его колёса, чуть пробуксовав, выбросить из-под себя мелкие камешки. Не отстающий ни на сантиметр “глаз ГОДсис” невозмутимо продолжил свой полёт следом, держа всё то же математически выверенное расстояние. Проследовав за Адамом таким образом несколько сотен метров, дрон произнёс: “Вон до тех рядов туи и направо”. Доехав до указанного места, Адам затормозил и, выбравшись из-за руля, направился к кузову. “Его жизнедеятельность прекратилась раньше… – через небольшую паузу снова продолжил “глаз ГОДсис”, мягко опускаясь в специальный паз крепления, укрепленный на крыше гольф-кара. Начатая фраза продолжила звучать без паузы и фонетических отличий, когда, выпорхнув откуда-то из-за деревьев, её продолжил точно такой же дрон, что и прежний. – …просчитанного мной времени его существования. Он сам прекратил свои жизненные функции, отравившись ягодами”. “Сам? – эхом повторил Адам, сравнивая оба механизма. – Видно, жизнь тут не мёд, раз сам”. Новый дрон неподвижно висел на таком же расстоянии, что и его предшественник. Адам, глянув на погашенные огни индикации первого аппарата, достал из кузова старую тележку с мятыми бортиками, на которых ещё виднелись остатки облупившейся синей краски с жёлтой надписью, и, хмыкнув, произнёс: “Много же у тебя глаз всевидящих”. “Это элемент группы дальнего контроля, – ответил дрон всё тем же голосом ГОДсис, – система моей коммуникации имеет две линии. Ближняя, от дома и по дорожкам вдоль границ секторов, и дальняя, внутри каждой зоны, до внешней границы периметра”. Адам, потеряв всякий интерес к летевшему за ним механизму и даже как будто игнорируя и не слушая его, пробирался через плотные ряды туи, заметив неподалеку дружно сгребавших опавшие листья нескольких ангелов, один из которых выделялся не до конца нарисованным рассерженным, злым лицом.
Толкая перед собой старую с кривым колесом тележку, он шёл следом за “глазом ГОДсис” по лесу, тишина которого производила тягостное впечатление. “Слушай, – через какое-то время обратился Адам к дрону, – а у тебя есть какая-нибудь фонотека? Ну шумы, звуки записанные?” “Конечно”, – ответил “глаз ГОДсис”. “А можешь хоть пенье птиц включить, что ли? А то тут как-то…” – попросил Адам. И буквально через секунду ГОДсис оживил пространство леса зазвучавшим из его динамика пением птиц. И несмотря на то что идти с тележкой по траве, лавируя между корней деревьев, было достаточно сложно, Адам довольно улыбался, пробираясь следом за указывающим дорогу дроном.
Спустя ещё метров сорок его нос начал улавливать едва заметную трупную вонь. Но пение птиц в сочетании с сочной зеленью леса эмоционально заслоняли собой всё более усиливающийся неприятный сладковатый запах. Внезапно тележка остановилась, уперевшись колесом во что-то скрывающееся в высокой траве. Пение птиц резко отключилось на полузвуке, и в наступившей звенящей тишине “глаз ГОДсис”, возвращая его к цели их путешествия, коротко отрезал: “Мы пришли”. И тут же на Адама навалилась до этого игнорируемая им удушающая вонь. Скривившись, он сделал два осторожных шага вперёд. Его глазам предстало морщинистое тело старого Адама с шрамом цифры 19 на плече. Оно лежало на спине рядом с опрокинутым лукошком, наполовину заполненным сгнившими и покрытыми плесенью ягодами. Смотрящие в небо стеклянно мертвые глаза были открыты. Из-под свалявшийся бороды за растрескавшимися бескровными губами виднелись давно не чищенные редкие жёлтые зубы и полный рот сгнивших и покрытых плесенью ягод. Эта ужасающая картина вызвала мгновенно родившуюся тошноту, стремительно начавшую заполнять пищевод Адама 20. Испугавшись, что его может вырвать прямо на тело предшественника, он зажал рот рукой, не в силах отвести взгляда от синюшно белого, худого тела. Старая рваная простынь, которая до этого покрывала бёдра трупа, размоталась, оставив его совершенно обнажённым. В длинных свалявшихся волосах давно не мытого тела виднелись пучки травы и несколько зацепившихся листьев. Скрюченные пальцы с нестрижеными грязными ногтями хищно держали пустоту. Наваливавшаяся тишина, нарушаемая лишь негромким шумом колышущейся на ветру листвы, давила, производя тягостное впечатление, добавляла невероятного трагизма всей представшей перед ним картине.