1988 год — время появления на «Мэйн-роуд» этих дурацких надувных бананов. Клубы начала захлестывать новая культура «экстази», и многие парни увлеклись идеями «мира и любви» и подобной чушью. Но только не наша «фирма». В мае «Молодые Главари» опять нанесли удар. На этот раз — на «Олд Траффорде», в день матча с Юнайтед, организованного в честь защитника «красных» Артура Альбистона. Копы ожидали этого, и засняли всю драку на Честер-роуд.
28 июня все мы должны были предстать перед Манчестерским судом присяжных. К тому времени нас стало уже двадцать шесть. Я даже половины молодых парней не знал. В общем, всех, кроме одного, выпустили под залог. Мы старались вести себя так, чтобы это дело не раздували, но «Главари» неизбежно попадали в сводки скандальных новостей. Придурок Дональд Фаррер поехал на чемпионат Европы в Германию и распустил там язык, болтая с репортерами в баре. На следующий день он появился на первой странице «Дейли Стар» с сигарой во рту и в окружении пивных кружек. Над снимком стоял заголовок: «Я СОБИРАЮСЬ УБИТЬ ФРИЦА!» Судя по его россказням, он собирался сделать русского вратаря, а также замочить какого-нибудь немца. На нем была футболка с Уинстоном Черчиллем и надписью: «Две мировые войны и один чемпионат мира». Он также показал репортерам нож, спрятанный в носке, и заявил, что он из банды «Главари». Неудивительно, что вскоре немецкая полиция задержала его и выслала из страны.
В сентябре на нашей домашней игре с Юнайтед приключилась еще одна массовая драка. А в ноябре урод Стивен Монтегю, которому было предъявлено обвинение в бросании двухпенсовой монеты в судью, получил условный срок в пятьдесят шесть суток. Ему не засчитали нанесение раны, зато признали факт нападения. Малый срок был вызван тем, что он вымолил у агента под прикрытием алиби, когда понял, что мог попасть на пленку. А ведь судье тогда наложили на голову всего лишь два шва. В январе 1989 года двадцать шесть фанатов Сити были арестованы, когда возникла драка на стадионе во время выездного кубкового матча с «Брентфордом».
Пока шло следствие, мне пришлось отказаться от посещения матчей. Требовалось соблюдать букву закона. К тому же я был и так слишком известен, чтобы вернуться к старому. Ни о какой «охоте» вместе с парнями теперь не могло быть и речи. Я понимал, что дело слишком серьезное и, скорее всего, завершится тюрьмой. Рисковать не имело смысла. Мне не оставалось ничего иного, как отойти в сторонку. Чем больше футбольного насилия показывали в новостях, тем хуже было для нас. А надо мной и вовсе болталась петля с надписью «ДЛИТЕЛЬНЫЙ СРОК».
СУД
— Майкл! Дела не слишком хороши. Если мы пойдем напролом, тебе светит от шести до восьми лет. Если ты сдашься сейчас, о-кей, но тогда судья утвердится во мнении, что ты — основной. Для тебя это очень плохо. Но он знает, что если ты признаешь свою вину, остальные также перестанут упираться. И это сработает в твою пользу. Если же ты примешь основную вину на себя, тебе будет грозить меньшее наказание, и другим тоже, хотя они все равно получат меньше, чем ты. В конце концов, я думаю, что смогу выбить для тебя три года, но только если ты признаешь себя виновным.
Эта небольшую, но весьма вдохновенную речь произнес не кто иной, как мой адвокат. Он стоял и смотрел в окно комнаты для допросов в новом здании Ливерпульского суда присяжных. Где-то вдалеке я разглядел паром, пересекающий Мерси в сторону Биркенхэда и Ирландское море, простирающееся до горизонта.
Адвокат повернулся ко мне и сказал:
— Вглядись хорошенько, Майк. Дела обстоят так, что можно не увидеть всего этого лет семь.
Огромное тебе спасибо, сволочь!
В итоге все мы отказались признать себя виновными, но мои шансы выкарабкаться падали. Полиция обратилась к суду с просьбой разрешить свидетелям давать показания, находясь при этом за ширмой. Агенты, работавшие под прикрытием, видите ли, не должны раскрывать себя, так как их жизни может угрожать опасность. Вообще-то, подумал я, это довольно грустно, когда система правосудия позволяет себе такое. Они — офицеры полиции, им платят деньги, чтобы они выполняли свою работу. Но когда они дают показания из-за ширмы, спрятавшись от публики в зале, у присяжных наверняка возникнет чувство, что все подсудимые — банда убийц и погромщиков.