Трамиш больше любил книги, но обрадовался и такому подарку. Если чем-то делятся, значит, ценят.
– Тебе точно крышу снесёт! – вспомнились уговоры Ги. – Ты такого ещё не видывал, сидя в своем вонючем подвале! Чё толкаишься? Я ж с тобой этим... прекрасным делюсь, так что не вороти носа... ну, пожалуйста!
Мама запрещала общаться с Ги. Его костили «тем самым», и никто в Механизме не желал объяснять, что это значит. Только плевались и ругались: «Ты слишком любопытен, малец! Не вышло бы тебе это боком! Сказано, что он опасен, значит, так оно и есть!»
А Трамиш всё равно с ним подружился. Да, Ги слегка не в своем уме, но время с ним летело незаметно и оставляло за собой много приятных моментов, щекотавших внутренности. О таких если и вычитаешь в книгах, то навряд ли поймешь, пока не испытаешь на собственной шкурке.
Он пробрался в лифт, старясь не попасть под ноги выходившим уродам, и встал на носочки, чтобы дотянуться до рычага. Нажал, используя весь свой вес, и тяжело вздохнул, когда управление поддалось. Оставалось надеяться, что Ги его встретит и спрячет, прежде чем их поймают.
Согласно законам Механизма, великого и могучего, запрещалось гулять на уровнях выше своего без разрешения тех, кто там жил. Причём согласие должны были дать люди взрослые, способные уследить за порядком, или уважаемые, обладающие нужной властью. Ги точно не имел никакого отношения ни к тем, ни к другим.
Смешно даже, ведь чтобы получить разрешение, нужно кого-то знать, а чтобы кого-то знать, нужно с кем-то с того уровня встретиться, а чтобы… В общем, хотя Трамиш и ходил в школу, здание которой располагалось на втором уровне, после окончания уроков, ему и ему подобным запрещалось шастать где-то, кроме подвала, и смущать добропорядочных горожан.
Конечно, он мог подружиться с другими учениками, только с ним никто не хотел водиться. В спину он слышал «урод» от детей и редкое, но не менее обидное «порча генофонда» от взрослых. Ги колошматил мелких обидчиков. На старших они просто не обращали внимания. Только плечи неожиданно выправлялись, а подбородок поднимался. Казалось, позвоночник выпрямлялся при определенном наборе слов.
– Это чувство собственного отстоинства! – говорил Ги.
– Может, достоинства?
– Хрен его знает! Понял же! Это главное!
Лифт встряхнуло. Трамиш упал и больно ударился копчиком. Старая махина застонала так, словно собиралась развалиться прямо под ним. От душераздирающих скрипов сердце в пятки ушло.
Беглец просидел на полу, пока лифт не затормозил и не раскрыл двери, затем медленно поднялся и выглянул наружу.
Он зашипел, когда на лицо упали лучи солнца, натянул капюшон белоснежной кофты чуть ли не до носа и только потом понял, что так в нём не распознают отклонение и не разоблачат. Свет сберёг Трамиша, но жаловать его сильнее подвальщик не стал.
Ги не любил здороваться словами, потому напрыгнул на него с хихиканьем и весьма мощным захватом шеи. Трамиш едва не скончался от такого приветствия, однако единственным внешним признаком сильного испуга послужило частое моргание.
– Ну, ты прям, как механический!
Трамиш почувствовал холодные пальцы на запястье и до дрожи захотел освободиться. Не маленький, сам идти может! Ги не воспринял его попытки всерьез и смело потянул за собой.
– Сегодня вынюхал ещё одно гиблое местечко... – похвастался он, и в этом не было ничего удивительного. Плут не излазал разве что собственные мозги. Все остальное давалось ему с легкостью. – Ты слушаешь? Чего такой загадочный? Да не робей ты, проведу я тебя домой, когда стемнеет.
– Мы до ночи здесь будем? Ты же говорил, это дело пяти минут! Пойду-ка я лучше!
– Не трусь! Клянусь своей коллекцией болтов, ни одной волосинки на твоей башке не пострадает! Мы ж не делаем ничего плохого! – казалось, огромные чёрные глаза в него впились, словно осколки стекла.
Трамиш не мог ответить тем же взглядом, потому съежился и согласно поплёлся следом.