Далее мы переместились к загону с жизнерадостно похрюкивающим хряком. Животинку морковкой выманили на весы, которые показали гордые двадцать пять пудов. Для белой свиньи внушительный результат, но хрюшку жалко — у нее очень запущенное ожирение, а значит хряк с повеселившем меня именем Абдул-Хамид скоро помрет, причем с пониженной полезностью — из такого сала только жир топить, даже на засолку не пойдет — невкусно.
Не любит наш народ турков — после четырех столетий регулярных с ними войн другого ждать и не приходится, вот и назвал скотовод Клюев выставочную свинку в честь действующего султана.
Про Османскую Империю я справки наводил — она в эти времена представляет собой печальное зрелище, и только вмешательство больших геополитических акторов не позволяет нам освободить уже Константинополь. Позавчера увидел в добравшейся до нас с изрядным опозданием английской газете несколько напрягающую новость — Англия выписала туркам щедрый кредит, который будет использован для постройки двух броненосцев и закупки смертоносных железяк. Туркам оно во вред, потому что экономика и так на ладан дышит, но геополитически все очень логично — если русские усилились на одном направлении, значит нужно укреплять другие. Османская Империя — боевой хомяк старый и привычный. В Петербурге, полагаю, об этом узнали значительно раньше меня и сделали какие-нибудь выводы. Мне все равно — как не надувай Турцию, моим планам это не помешает. Но одно сказать можно точно — плановая (потому что два раза за век) Русско-Турецкая война не за горами, и скоро мужики начнут придавать себе моральной крепости кокетливыми вздохами: «эх, опять турка бить придется».
Покинув ряды с животными, мы пообщались с селекционерами семян, что вылилось в мой аж двадцатитысячный «донат» на развитие дальнейших экспериментов. От себя губернатор пообещал сегодня же распорядиться о расширении опытных посевов. Хорошо, что сегодня — завтра у него уже и полномочий на такое может не оказаться.
В рядах ремесленных меня обильно одаривали подарками. Шапочный мастер Щербинин, в частности, преподнес мне казачью фуражку и папаху собственной работы. Ему я подарил японскую соломенную шляпу, что вызвало в наших людях большую гордость — им «шапку травяную» на голове носить от нищеты не приходится.
Нищета, конечно, за соломенные шляпы некоторую ответственность несет, но основная заслуга принадлежит климату — в Японии большую часть года жарко, идет много дождей, солнце быстро сжигает кожу. У японцев даже потоотделение не такое, как у нас — кожа толще. Соломенная шляпа — шмотка в тех краях ультимативная, но это все нафиг не нужные красноярцам детали.
Мастера резьбы по дереву получили настоящую «бомбу» — изготовленную еще в Иркутске Матрешку. Там уже продается, а теперь пусь и местные немножко заработают — увы, емкость рынка не позволяет сколотить на этом капиталы.
Издатель Емельян Федорович свою шпионскую некомпетентность доказал с избытком: раз восемь мне на глаза попался, подавая настолько очевидные невербальные сигналы, что мне даже неловко стало — такой уважаемый человек, а ведет себя как влюбленная девица.
— Емельян Федорович, у меня есть ряд предложений касательно вашей типографии, — сжалился я, когда мы уже покидали ярмарку. — Приглашаю вас отобедать со мною в «Метрополе».
Вернувший было душевный покой губернатор — я общаюсь с ним как обычно, а организованную им «выставку» оценил по достоинству — обильно пропотел, ибо с издателем они давно «на ножах», и «Справочный листок Енисейской губернии» частенько был удушаем цензурой.
Глава 19
— Где это видано, чтобы за право посмотреть на цесаревича деньги брали? — делился возмущением Емельян Федорович под луковый суп, паштет из гусиной печени и курочку.
У меня, как актера, против продажи билетов желающим на меня посмотреть предубеждений нет, но цесаревича Русский народ лицезреть по возможности бесплатно должен, ибо зрелище сие для него радость великая и редкая, воспитанию патриотизма прямо способствующая. Короче — записываем продажу билетов на мою встречу Теляковскому в «минуса», и пофигу, что не в свой карман он выручку складывал, а в городскую казну.
— Не знал про сие, — ответил я чистую правду.
До вчерашнего дня не знал, пока «список» не получил, иначе сразу бы моральные нормы губернатору выправил. Ишь чего удумали! Теперь те, кто не мог себе позволить выкинуть от двух до двадцати рублей — в зависимости от места на «трибунах» — думают, что инициатива исходила от меня: им просто в голову не придет, что «злые бояре» обнаглели настолько, что монетизируют наследника без уведомления самого наследника. Кого-то напоминает? Не, это ложные аналогии!
— Совсем совесть потерял Леонид Константинович, — вздохнул издатель. — Газету через его вмешательство два года открыть не мог!
— Газету согласовывает Петербург, и, судя по документам, препоны чинились законные, — осадил я Емельяна Федоровича.
Законы для частных газет у нас специфические, но, покуда закон в юридической силе, соблюдать его нужно обязательно, пусть даже он никому не нравится — так государство и работает, это же аппарат принуждения, сиречь — репрессивный, и чем-то добрым и сказочным его считают только закостенелые либералы и ушибленные идеалисты. Государство — это неизбежное малое зло, которое не дает людям творить зло большое.
— Безусловно, Ваше Императорское Высочество! — поспешил согласиться Кудрявцев. — Виноват.
— Продолжайте, Емельян Федорович, — велел я.
— Так точно! До 88 года на центральных улицах фонари стояли со стеариновыми свечами, Леонид Константинович деньги на их содержание из казны запрашивал, да фонари-то не включали — темень стояла. Ныне на керосиновые заменили — под это дело да на закупки керосина також из казны деньги выделялись, но губернатор ими неясно как распорядился — на керосиновые фонари с нас собирал. Мы, Ваше Императорское Высочество, родному городу завсегда помочь рады — сердце радуется оттого, что хорошеет он, на это никаких капиталов не жаль, но казенные-то деньги, получается, не туда пошли!
— Казну грабить — все равно, что царю в карман залезать, — покивал я. — Городское освещение, состояние дорог, мосты да дамбы — все это Империя своим подданным обеспечивать должна, посему ваше возмущение я разделяю.
— Тротуар замены требовал — мы денег собрали, досок закупили, а губернатор доски конфисковал, мол, не подходят для тротуара, — продолжил жаловаться издатель. — Потом из казны другие заказал, по двухкратной цене, у лесопильщика Илларионова — Леонид Константинович его сыну крестным приходится, Илларионов в губернаторский дом с подарками каждую седмицу захаживает.
Классика — госзаказ надо давать человеку, который сможет занести «откат».
— А те доски куда девал? — спросил я.
— В замок тюремный, каторжанам на поделки.
Вчера на выставке видел работы зэков — шкафы, столы да стулья резные очень хорошие производят. Выручка с этого добра по идее должна делиться между тюрьмой и городом — зэкам прибавка к содержимому котла, городу — немножко бюджета.
— А деньги с полицмейстером на двоих поделили! — подтвердил подозрения издатель.
Не английский ли шпион наш Леонид Константинович, с такой-то хитрожопостью? Не, просто один из тысяч высокопоставленных ворюг-чиновников, которые воспринимают вверенный им кусок Империи как дойную корову.
Зэк — он тоже подданный, и многие из них попадать обратно в тюрьму не хотят, после освобождения попытавшись встроиться обратно в нормальную жизнь. Получится не у всех, и голодный паёк в обмен на добросовестный столярный труд им точно энтузиазма не добавит.
— А что за история с электричеством? — спросил я. — В «списке» об этом как-то мутно изложено.
— Виноваты, Ваше Императорское Высочество, — устыдился «мути» Емельян Федорович. — Знакомый вам Николай Герасимович Гадалов электростанцию себе выписал — первую в Сибири, как вам известно.
— Известно, — подтвердил я.
— За свои деньги купил, за свои содержит, — продолжил издатель. — Свободные мощности не жалеет — доброю волею своей присутственные места к своей станции подключил, ни копеечки за то не потребовал.