— Прав ты — проблема, что называется, системная. Не один ты такой, на работе увечье получивший. Получаешься — отработанный материал, соки с тебя выжали да выбросили.
— Да! Верно! — разноголосицей поддержали меня рабочие.
Контакт установлен, начальный авторитет набран, теперь нужно это использовать для поворота ситуации так, как мне надо.
— Да только у Энгельса, который со своего стола вашего Маркса кормил да книжки его издавал, заводов много было, — продолжил я. — И на заводах этих были штрафы, как у вас, изувеченных за ворота выбрасывали, как вас, ютились рабочие в бараках да по углам, как вы, а при каждом заводе лавка была заводская. Скажите мне, господа — хотя вам, полагаю, привычнее будет «товарищ». Скажите, товарищи, как так получается, что радетель за благо рабочих своих работников в ежовых рукавицах держал да обирал как липку?
Ответа не нашлось, но вклинился понявший, что инициатива уходит из его рук, Ульянов:
— Товарищи, мы не питаем иллюзий! Энгельс — в полном смысле этого слова капиталист, и покуда рабочие и крестьяне разобщены, они неспособны отстаивать свои классовые интересы! Только Конституция позволит нам обрести голос, который услышат! Только массовые стачки и шествия покажут капиталистам, что без рабочих их заводы и капиталы не стоят ничего! Это мы плавим руду, это мы рубим камень, это мы…
Я невольно заслушался и залюбовался — агитирующий Ленин был прекрасен, убедителен, он излучал харизму, а картавость только придавала шарма — да, этот человек не идеален, но его уверенность и то, что потом назовут «пламенем революции» словно заражали мужиков, и я понял, что только из-за Ильича они до сих пор топчут Большую улицу, а не плюнули на очевидно неудачный «бунт».
И как, собака, аккуратно агитирует! Не за кирпичи — орудие пролетариата — взяться взывает, не власть захватывать, а к легальным, зараза, методам классовой борьбы. Короче — повода обвинить себя в подбивании на государственный переворот «гимназист Ульянов» не дает. Подставился, впрочем, критически, и, дождавшись, пока народ покричит «да!» и «верно!», признав правоту речи Ленина, я спросил:
— А кто «мы», Владимир Ильич? Вы, насколько мне известно, родились в состоятельной семье, и отец ваш в должности инспектора народных училищ города Симбирска служил. Должность это хорошая, жалованья, надо полагать, хватало на сытную жизнь.
— Мой дед был крепостным! — поспешил заявить Ульянов.
— Так это только прибавляет странности вашим словам, — развел я руками. — Сын крепостного крестьянина получил образование, выслужил личное дворянство и стал одним из важнейших людей в Симбирске. Это, Владимир Ильич, говорит только о том, что в Империи нашей выдающиеся способности человек пробиться может. Да, это архисложно, но покажите мне государство, где наверх пробиваются все.
— Нет такого! — внезапно поддержал меня «детина» Степан.
— Дальше, — продолжил я. — Отец Владимира Ильича позаботился о том, чтобы его сыновья отучились в гимназии.
— Моего старшего брата повесили! — заявил Ленин.
— Потеря близкого человека — страшное горе, — вздохнул я. — Я тоже потерял старшего брата.
Рабочие и зеваки сняли головные уборы.
— И воспользовались гибелью Его Высочества, царствие ему небесное, — перекрестился Ильич. — Чтобы ограбить ни в чем неповинный Китай.
— Китай виновен в том, что пролил кровь будущего русского царя! — придавил я его взглядом. — Я — тень брата моего, ибо он был лучше меня во всем — добрее, трудолюбивее, умнее, щедрее и набожнее. Китайский убийца не только лишил меня брата, он лишил наше Отечество самого толкового царя со времен Петра Великого. Мне теперь придется всю жизнь доказывать, что я хотя бы пальца Николая достоен! На том свете он с меня спросит, и Господь с меня спросит — что ты сделал, Георгий, чтобы Россию укрепить, да жизнь народа ее лучше сделать? Не вам, образованный сын дворянина за Империю отвечать, а мне. Товарищи! — поднял голову выше и добавил голосу печали. — Правду Владимир Ильич говорит — казнили его брата старшего. Александр Ильич, царствие ему небесное, — перекрестился. — Большим умницей был, как и все Ульяновы, в том числе и стоящий передо мною. Много полезного Александр для Империи и жителей ее сделать мог, да не захотел — пошел в террористы. Заговор раскрыли — Александр со своими подельниками хотели Его Императорское Величество, отца моего убить. Скажи, Степан, ежели на тебя кто с дубиной полезет, ты что сделаешь?
Вздрогнув — заслушался — «детина» ухмыльнулся:
— Известно что, Ваше Императорское Высочество — со мной не забалуешь!
Мужики несмело грохнули — шутка неплоха, но мы тут о жизни и смерти говорим, и смеяться нормально невместно.
— Вот! — поднял я палец вверх. — Вот это меня, товарищи, больше всего удивляет — когда царя просят собственных убийц простить. Брату вашему, Владимир Ильич, получается можно царя убивать, а царю своих убийц — нельзя?
— Верно! Око за око! — поддержали рабочие и зеваки.
Первые начали как-то нехорошо коситься на Ильича. Время закреплять эффект.
— Вы, Владимир Ильич, пошли другим путем, — обратился я к Ленину. — Путем правильным, законным. Да только идете вы не туда — Конституция вам, товарищи, жалования не прибавит и рабочий день не сократит.
— Представители рабочих и крестьян войдут в состав Государственной думы и смогут отстаивать интересы своих товарищей, — парировал Ленин.
— Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — развел я руками. — Вы, Владимир Ильич, слишком хорошо о людях думаете. Они у нас, безусловно, честны, трудолюбивы и добры — посмотрите, как весь Урал плечом к плечу встал в заботе о соотечественниках!
— Верно! Это мы можем! У нас на Урале народ душевный! — откликнулся на доброе слово народ.
— Институты государственные, товарищи, складываются небыстро, — продолжил я. — Та Империя, что вокруг нас, столетиями строилась. Добавь новый элемент в конструкцию — Владимир Ильич именно это и предлагает — и нарушится баланс сил. Нарушится работоспособность — новый элемент много лет в конструкции приживаться станет. Я не говорю, что Дума нам не нужна, я говорю о том, что одним днем сделать жизнь лучше для всех невозможно — нужна долгая, размеренная, аккуратная работа, потому что сломать что-то — легко, а чинить — трудно.
Краем глаза я заметил прибывшие телеги с напуганными, дорого одетыми людьми — привезли запрошенных мною заводчиков. Отлично, можно брать быка за рога:
— В Думе, безусловно, найдется место рабочим и крестьянам. Но больше там будет тех, кого Маркс и Владимир Ильич называют «буржуазией». Посмотрите на Францию — у них республика, и правят ею несколько богатейших семейств. У них есть деньги связи, которые позволяют пропихивать в Парламент тех, кто будет буржуазии полезен. Владимир Ильич в силу доброты характера и идеализма — прекрасных качеств! — решил, что у нас будет иначе. Вот листовки ваши печатали в типографии заводчика Тихомирова. Давайте его сюда! — махнул рукой телегам с заводчиками.
Переодетого в тюремную робу заводчика поставили пред мои очи, и он сразу же бухнулся в дорожную пыль, вымаливая прощение.
— Встань! — сделал я шаг назад, чтобы он не добрался до сапог. — Скажи, милый человек, у тебя штрафы на рабочих налагают?
— Налагают! — ответил вместо него курчавый-чернявый, средней худобы мужик лет тридцати. — Четыре месяца мне одни талоны платил, мол, станок поломал. Тот станок раньше Екатеринбурга на свет появился, на ладан дышал, а я — отрабатывай! Эк…Эхс…Эсплататор! — почти справился с непривычным словом.
«Талонами» особо пронырливые коммерсы выплачивают часть жалованья — отоваривать их можно только в заводских лавках, где цены конечно же выше, чем в нормальных магазинах. Просто благодать для «акул капитализма» — рабочий монетизируется максимально, вынужден влезать в долги — в той же заводской лавке, и получается почти нормальное рабство.
— Что же ты, Тихомиров, так рабочим добра желаешь, а сам до нитки обираешь? — спросил я.
— Хотел отменить! — принялся тот отчаянно заламывать руки. — И штрафы, и лавки, и день рабочий ограничить, да не дают! — указав на телеги, где сидели грустно наблюдающие за происходящим заводчики, неприятно ощерился. — Вот эти и не дают! Я, мол, рабочим хорошо сделаю, так все ко мне на работу и побегут. Кто им останется? Да мне голову проломят!