— Князь… Добрый вечер, князь… Ах, князь, такая удивительная история успеха! Князь, чрезвычайно приятно познакомиться с таким необычным человеком…
Многовато «князя», и благородный титул из уст столичных хмырей звучал вполне себе оскорблением. Пошевелив усами, я свернул разговор с очередной ходячей коллекцией люксовых шмоток, орденов и драгоценностей и отправился придавать веса полезной для меня фигуре.
Шаг первый — сразу за поклоном обнимаем Второва, тем самым демонстрируя Высочайшее расположение. Минус треть ехидных рож. Шаг второй — благодарность от подыгравшей мне Императрицы за помощь в борьбе с эпидемией и личное участие в скорейшем запуске производства Сибирия. Еще минус треть ехидных рожь — мы с матушкой сходимся во мнениях насчет Второва. Шаг третий — длинный, десятиминутный разговор об общих иркутских знакомых, что выводит Второва на уровень почти официального представителя богатой золотом и другими ресурсами Иркутской губернии. Ехидных рож не осталось, и теперь те, кто не считает зазорным идти в ногу с будущим Императором, будут Александра Федоровича привечать, засыпая предложениями посетить салон, вместе поужинать и, может быть, навести деловые связи.
«Усиление фигуры» закончилось приглашением посетить Зимний завтра, чтобы поговорить со мной о делах. На «сибириевом буме» и беспошлинной торговле хлопком Александр Федорович успел наварить огромный капитал, и пришло время делиться. Делиться с прибытком для любимого себя, вложив деньги в строительство кислотных заводов и фабрики по промышленному производству гексогена. Да, продавать государству продукцию придется дешевле, чем по рыночной стоимости, но всяко выше себестоимости. Добавим сюда торговлю с частными лицами, в которую, если госзаказ будет отработан в полной мере, я не полезу, и в обиде Второв не останется. Да, может погрустить — я его по сути заложником положения сделал, ибо ему чисто из чувства самосохранения придется соглашаться на все мои «предложения», но баланс в сторону пряников смещен настолько, что в случае демарша я его за неблагодарность сожру и буду прав. Будем надеяться на чистоту понимания. Ах да, еще придется раскошелиться на закупку зерна в рамках борьбы с грядущим голодом.
Вставать на табуретку и рассказывать, что Император передает мне полномочия и постепенно отходит от дел не нужно — мы с Императрицей сообщили эту милую новость десятку гостей во время дефиле, и этого более чем достаточно. На мой взгляд было бы достаточно и маленькой заметки в газете за Высочайшей подписью, но монархия — это огромная, донельзя ритуализованная и регламентированная махина, и монаршая семья — всего лишь винтики этой машины. Да, самодержавная власть позволяет менять механизм, отказываясь от рудиментов и атавизмов, но «оптимизировать» настолько, насколько мне хочется, не получится при всем желании. Служат не конкретному чуваку на троне — он просто престолодержатель, которого неминуемо сменят — а монархии. Моя задача таким образом — подтянуть несколько захиревший монархический институт, смазать заржавевшие части механизма, интегрировать расширители в узкие места и направить этот аппарат в нужном нам всем направлении.
«Усиление фигуры» дало незапланированный, но очень полезный побочный эффект — столичные и временно прибывшие в Питер богачи стали активнее пытаться попасться мне на глаза. Логично — прибыл тут провинциал, его обласкали и записали на прием. А мы, столичные, получается хуже и заранее признаны будущим Величеством бесполезными?
Эммануэль Нобель, которого из России я потихоньку собираюсь выдавливать классическим методом кнута и пряника, удостоился похвалы за реально человечное отношение к рабочим и был вынужден довольствоваться этим.
Савва Морозов — из Москвы приперся — был обработан плотнее:
— В скором времени я приеду в Москву. Буду рад, ежели вы запишитесь на прием — у меня есть к вам и другим уважаемым москвичам ряд интересных предложений и планов.
Капиталист конечно же пообещал записаться, и, не откладывая в долгий ящик, двинулся в направлении Остапа. Когда он проходил мимо меня, я поймал момент и шепнул ему на ухо:
— Империи известно о ваших играх со вредными элементами.
Савва дернулся, словно расписавшись в виновности, а я, демонстративно потеряв к нему интерес, с улыбкой переключился на Гуго Марка — представителя многопрофильного концерна, основанного в начале века в Москве немецким дворянином Максимилианом фон Вогау. Торгует колониальными товарами, владеет долями в банковских и промышленных предприятиях. Гуго я тоже отправил записываться на прием — поговорим с ним о том, что было бы неплохо их капиталам перестать принадлежать германским подданным. Давайте-ка уже натурализируйтесь, господа.
Следующим под руку подвернулся не имеющий к столицам прямого отношения, но более чем полезный Николай Николаевич Коншин — он первым догадался выращивать хлопок на Родине, в Средней Азии. Хлопка нам надо много, поэтому встречу я счел уготованной Господом и отправил Николая Николаевича записываться на прием прямо на завтра — утро и первая половина дня у меня как раз свободны.
Далее «подход к цесаревичу» исполнил Гораций Гинцбург. Один из богатейших евреев России. Их семейный банк «И. Е. Гинцбург» переживает дерьмовые времена, и, полагаю, Гораций на завтрашнем рабочем приеме (на который сейчас запишется у Остапа) будет просить меня спасти его ассоциированный с Ротшильдами, погрязший в долгах банк драгоценными казенными деньгами. Не выгорит, но может быть что-нибудь к обоюдной выгоде придумаем.
Николаю Петровичу Балашову подходить не нужно — он на прием записан уже давно, потому что является членом Государственного совета и обладает чином обер-егермейстера. Очень большого ранга латифундист, с помощью которого я планирую наводить связи с его «коллегами».
Не нужно подходить ради записи на прием — тоже давно встреча планировалась — и Феликсу Феликсовичу Юсупову, графу Сумарокову-Эльстону. Главное действующее лицо могущественного клана Юсуповых — тут тебе и латифундии, и активное желание инвестировать во все подряд, и кое-какие промышленные мощности. О чем-нибудь полезном да договоримся.
Финальным аккордом вечера стали «подходы» иностранных послов. Уже было, но не в таком качестве — раньше было «я не собираюсь вмешиваться во внешнюю политику», а теперь я — основной актор этой самой внешней политики, и договариваться со мной не просто полезно, а попросту необходимо. Пока я торчал в Гатчине, мы с папой успели объяснить министру иностранных дел Гирсу «генеральную линию». Завтра у меня с ним состоится большой разговор наедине, с картами (географическими) на руках и разработкой глобальной внешнеполитической стратегии, от которой в ближайшее время будет «танцевать» МИД. Посмотрим, какие проблемы вызовет пусть и давно читавшаяся, щадящая (потому что займет много лет), но все-таки глобальная переориентация Империи на других партнеров. Предвкушаю много боли прикормленных и идейных (последние, как водится, хуже) франкофилов и готовлюсь принимать потенциальные удары с этого направления, которые неминуемо оберну в свою пользу — я же классный и продуманный, а они — продукт XIX века.
— Я с большим нетерпением жду возможности посетить прекрасную Францию, месье де Лабудэ! — привычно подлил я французскому послу одноименной субстанции в уши. — Такой крупный центр научной, индустриальной и политической мысли способен многому научить.
Критический удар — «Русский цесаревич едет учиться у Французов делать республику!».
— Столь высокое мнение русского цесаревича делает Республике честь, — просветлев, отвесил благодарный поклон посол. — И еще большую делает инициированный вами переход на метрическую систему мер и весов.
— Англичане да американцы от нас отделены водами, поэтому оставим фунты и дюймы им, — улыбнулся я. — Нам же, как добрым соседям, будет удобнее пользоваться килограммами и километрами.
Радость посла померкла — не «союзники» и даже не «друзья», а «добрые соседи». Сиречь — нам грозит нейтралитет. Настоящий дипломат — моментально вычленяет важное из словесной шелухи. Вот бы покойный Шевич так умел! А вот лицом владеет плохо, и на его физиономии читается простая мысль: без поддержки военной компонентой подписанный союзный договор нас ни к чему не обязывает, и ответственность за провал ее подписания будет приписан послу с соответствующим отражением на карьере. Собирайтесь в отставку, месье де Лабудэ, ничем не могу вам помочь.