Через пару минут во дворе, пред мои очи, нарисовались «щеголь», разбитная деваха лет двадцати пяти в избыточно коротком для воспитанной леди платье и имеющий очень напуганный вид пацан лет пятнадцати со следами старых побоев на лице и поглядывающем сквозь прореху в рубахе животе. Глаза у первых двух характерные, наркоманские.
— Ну что же ты гостей так неприветливо встречаешь? — обратился я к «щеголю».
Опиумная пелена не смогла отключить инстинкт самосохранения, кураж прошел, и хозяин милого домика постепенно начал осознавать, в насколько неприятное положение попал. Бегая глазенками и потея, он принялся жалобно причитать:
— Так то не гости, Ваше Императорское Высочество! Мы никаких законов не нарушали, мирно жили — я, жена моя да сын Витька. А тут пришли какие-то, гостей моих принялись фотографировать. А к нам порою уважаемые люди заходят, им оно неприятно, вот и пришлось охраною озаботиться. Вы этих взяточников не слушайте, — потыкал пальцем в околоточного и городового.
— Как смеешь наследнику-цесаревичу врать, стервец? — взревел обидевшийся околоточный.
— Тихо, — одернул его я и обратился к пацану. — Не бойся и не ври. Скажи — батька это твой? — указал на щеголя.
Сглотнув, пацан заплакал и покачал головой.
— Ребенка увести в телегу, напоить чаем, потом разберемся, — велел я.
Казаки выполнили приказ.
— Слишком я строг был к сыну моему, — вздохнул щеголь. — Да только как лучше хотел, чтобы человеком вырос, а не голытьбой…
Повинуясь моему жесту, казак прервал акт юродства ударом под дых.
— Пойдемте, посмотрим, — махнул я рукой и пошел в дом.
Пентаграммы, столы для спиритизма, рукописи на непонятном языке, перевернутые кресты на стенах — улик оказалось предостаточно. В кабинете хозяина, в столе, нашелся журнал учета гостей, восемь тысяч рублей наличностью, запас морфия и некоторые драгоценности — это мы забрали с собой, часть пойдет на компенсации пострадавшим и премии казакам, и вернулись во двор.
— Говори, к кому обращался за наймом охраны, — велел я щеголю. — А ты, надо полагать, белошвейка?
Эвфемизм.
— Я по любви! — гордо ответила она.
— Увести в околоток, оформить занятие проституцией в обход законов, — не проникся я аргументом.
Дама покинула сцену.
— Рассказывай, мракобес, к кому обращался за охраной и где этого деятеля можно найти, — повторил я хозяину дома.
— Темно было, лица не видел, — отвел он глаза. — А настоящее имя кто скажет?
— Сломай ему мизинец, — велел я казаку.
Неприятный хруст сменился не менее неприятным воплем, и мы с мужиками перекрестились. Дьяки тихонько затянули молитву. Сердобольный у нас народ все же.
— Я жду.
— Смилуйтесь, Ваше Императорское Высочество! Они же меня удавят! — взмолилась жертва пыток.
Неприятно и очень негуманно, но если его отправить в околоток для нормальных допросов, инфа успеет разойтись, а банда — залечь на дно.
— Второй мизинец, — велел я.
Пара неприятных минут, и мы получили адрес и имя посредника.
— В околоток, — ткнул я пальцем в хозяина дома. — На каторгу пожизненно, в обвинении — организация банды с целью убийства полицейского, нападение на служителей Русской Православной Церкви, незаконный оборот опиума, организация незаконной проституции, рабовладение.
Оценив букет, околоточный уважительно присвистнул.
— Поехали до посредника, лиходеев по пути допросом, — велел я Конвою и полицейским.
Интересная будет ночка.
Глава 5
Утром меня разбудила лично Дагмара — она вполне согласованно прибыла в Зимний, дабы организовать большой прием, на котором мы официально объявим, что Императорские полномочия потихоньку передаются мне.
— Зачем ты в эту грязь полез⁈ — возмущенно спросила она.
Похлопав невыспавшимися глазами, я покосился на часы — почти одиннадцать, три с половиной часа сна как-то маловато, учитывая прием, который затянется за полночь — и повернулся на бок, натянув одеяло на голову с бессмертным:
— Еще пару часиков, мама.
Фыркнув, Императрица ушла, дав мне спокойно досмотреть дивный сон о том, как я верхом на слоне гоняю по Петербургу криминальные элементы, не забывая указывать пальцем на особо злобных, коих слону надлежит прикладывать зажатой в хоботе, раскрашенной под хохлому, дубиной.
Покосившись на почту — потом разберу — я пошел в столовую. Минусы нынешнего, медленного мира давно мне ясны — чтобы получить эффект, нужно с полгодика бегать сломя голову и фонтанировать проектами, а потом несколько томительных лет держать руку на пульсе. Большевики не зря планировали развитие страны «пятилетками» — по моим прикидкам, где-то к 1896 году я как раз и получу гигантский прирост по всем направлениям. Безусловно, что-то проявит себя раньше — например, прииски, золото с которых потихоньку поступает уже сейчас или патентные отчисления от Сибирия, будущего пенициллина и прочего. Что-то — наоборот, «выстрелит» с задержкой, но этим можно в глобальном планировании пренебречь. Когда «первая очередь» модернизации завершится, придется попахать еще с полгодика, дабы направить полученное в нужное русло — подготовку к большой европейской войне. Ну а в промежутке буду развлекаться чистками, созданием и упорядочиванием направленных на поддержание общественного порядка структур и идеологической накачкой населения, подкрепленного вполне ощутимым экономическим, культурным и прочим ростом.
Из плюсов «медленного мира» можно выделить как раз почту — если я забью на нее на пару-тройку дней, миру по большому счету будет все равно. Но я не забью — выявить тревожный или наоборот — перспективный — «звоночек» и быстро, как это было принято в моей прошлой реальности, среагировать на него может быть полезно.
Появившись в столовой, я ухмыльнулся сидящей на диванчике в ожидании меня Дагмаре, натянул на лицо пафосно-надменное выражение и заявил:
— Этот город боится меня.
— Что? — опешила Дагмара.
Я пошел на нее, придав голосу грозные нотки:
— Я видел его истинное лицо. Улицы, — указал на окно. — Продолжения сточных канав, а канавы заполнены кровью, — остановился перед удивленно взирающей на меня Императрицей. — И, когда стоки будут окончательно забиты, вся эта мразь начнет тонуть! Когда скопившаяся грязь похоти и убийств вспенится до пояса, все шлюхи и политиканы посмотрят наверх и возопят: «Спаси нас!», — склонился к лицу мамы и закончил монолог. — А я прошепчу: «Нет».
Заржав, протянул руку. Дагмара фыркнула:
— Лишь бы лицедействовать! — опершись на предложенную руку, поднялась на ноги, и мы переместились за стол.
Отпив кофею и закусив его бутербродом из поджаренного хлеба с маслом и клубничным вареньем, Императрица принялась меня воспитывать:
— Негоже нарушать протокол. То, что ты устроил вчерашней ночью, многими полицейскими чинами будет воспринято как недоверие.
— Не согласен, — покачал я головой, приняв из рук лакея очищенное вареное яичко и подставив его другому лакею, которого мысленно называю «оператор солонки». — Озвученный вами тезис безусловно верен, и некоторые высокопоставленные сотрудники полиции и вправду на меня обидятся. Однако это — их проблемы, ибо для всех, кто за стремлением заботиться только о себе не утратил понятия «долг» и «честь», будут на моей стороне. Пункт первый — я лично перевязал раны городового, а сам он получил премию и оплату отдыха в Крыму — раны залечить. Мнение младших полицейских чинов от одного этого, совсем ничего не стоившего мне жеста, уже на моей стороне. Коллективы нельзя недооценивать — да, младшие чины особо не влияют на общую картину, но то, что я обратил на них Высочайшее, подкрепленное реальной заботой внимание, им будет очень приятно, и служебного рвения у них, простите за нескромность, прибавится.
— На месяц-другой, — подпустила Дагмара скепсиса.
— Так, — не стал я спорить. — А через эти месяцы грянет увеличение жалования. Высочайшее внимание таким образом приобретет характер не разового мероприятия, а системных усилий государственного аппарата. Когда все младшие чины как один испытывают к нашей семье любовь и уважение, волей-неволей их испытывать придется и командирам.
— И как это связано с отставкой и арестом троих исправников? — подняла бровь на вгрызшегося в яичко меня Дагмара.