Баньян — это хорошо, потому что он священное дерево с хорошей энергетикой. Православная Российская Империя в эти времена переживает эпидемию оккультизма, и приписочка про энергии будет полезна.
Глаза Кирила полезли на лоб от удивления.
— На эти двадцать пять тысяч купишь то, что можно с хорошим прибытком продать у нас. Шкатулок на все не надо — проявляй торговое чутье, оно в твоей крови есть. Мне по возвращении вернешь тридцать пять тысяч, остальное — твое.
— А…
— Документ купеческий тебе сделаем, — продолжил я. — С местными помогу — попрошу англичанина проследить, чтобы не обманули. Перевозка — на мне, повезут в Петербург под видом моих личных покупок.
Логистика за счет государственного бюджета.
— А…
— Справишься, или мне на месте купца найти? — спросил я.
— Справлюсь, Ваше Императорское Высочество, как есть справлюсь! — подскочив, вытянулся он.
— Просто «высочество», — снова поправил я. — Садись, слушай. На берег с тобой тройка моих казаков пойдет и лакей Карл, — продолжил я. — Ты, Кирил, парень разумный, и точно с моими деньгами пытаться сбегать не будешь.
— Господь наш свидетель, — перекрестился он на иконы в «красном углу» — Ни в жизнь не предам, Ваше Высочество! Только… — замялся.
— Только? — подбодрил я его.
— Только тридцать пять из двадцати пяти — это же… Не гневите Господа нашего! Не можу я, — заявил он. — Я из двадцати пяти, да с бесплатною перевозкою… Да я ж больше сотни сделаю! А вам, Ваше Высочество, жалкие-с тридцать пять? Не по-божески это. Не можу я.
— Ты торгуешься не в ту сторону, — заметил я.
— Так это только с вами, Ваше Высочество! — улыбнулся он.
— Значит будет у тебя состояние, — пожал я плечами. — Я не ростовщик, денег в рост не даю. Я — пайщик.
— С вами в паи кто хошь войдет-с, — не считал себя Кирил достойным.
— Это правда, — покивал я. — Но тебе-то до этого какое дело?
— Никакого, Ваше Высочество! — заверил он.
— Про дела наши трепаться не надо, — продолжил я инструктаж. — Спросят — писарь и писарь.
— Все равно узнают-с, Ваше Высочество, — проявил он рациональный взгляд на вещи.
— Узнают, но нам-то что? — ухмыльнулся я.
— Вам виднее, Ваше Высочество, — правильно решил он.
Позвав Андреича, я представил ему нового писаря и велел положить жалование в сто рублей в месяц. Старик скривился, демонстративно повздыхал, но перечить не стал и взялся за дело. Прежде всего Кирила пришлось уволить из матросов — это было просто. Второе — найти ему новое жилье. Тоже не сложно: лакея у меня три, а каюта у них на четверых. Сам Андреич живет отдельно, в каюте камердинеров. Будь я нищим, камердинер бы спал на полу у дверей, как преданный пес — не обязательно конкретно Андреич, это у них цеховая гордость такая. Третье — справить гардероб, потому что мой писарь ходить в матросской форме не может. Здесь пригодился гардеробщик Федор, который отыскал в моих вещах нормальный костюм, который пришлось немного нарастить, чтобы Кирил в него влез. По прибытии в Индию Федор закажет у портных запасные комплекты — мерки он снял.
Купеческий сын от процедуры и уважительного обращения выпал в осадок и моментально начал смотреть на бывших коллег как на дерьмо. Чист, дорого одет, отмечен принцем, опоен такими перспективами, что его отцу и не снились — самое настоящее перерождение!
Глава 4
Оторвав голову от подушки, я зевнул, потер лицо — надо бы побриться и подравнять так идущие моему красивому лицу щегольские усики — и сел в кровати. Рефлексы подталкивали встать и идти в уборную, но это — рудименты, мне теперь нифига самому делать не придется до конца моих дней, который наступит, я надеюсь, очень нескоро:
— Андреич!
— Сию секунду, Георгий Александрович! — моментально отозвался слуга из-за двери.
Караулил и запомнил вчерашнее позволение называть меня по имени-отчеству. Я бы и на просто имя согласился — чего нам, пятнадцать лет знакомым, стесняться? — но это из разряда фантастики.
Дверь открылась, и в комнату вошли слуги. Карл и Стёпка протирали меня теплыми влажными полотенцами, Петька, как старший по рангу, чистил зубы — эта технология в эти времена уже освоена. Далее рейткнехт Юрка и гардеробщик Федор одели меня в исподнее, усадили на стул, повязали на шею салфетку, и Андреич, поправив опасную бритву ремнем и дождавшись, пока Стёпка намылит мне лицо, взялся за дело.
Опасной бритвой в прошлой жизни мне пользоваться не довелось, но страха, что меня порежут, как ни странно, нет — камердинер выглядит настолько уверенным в себе, что даже мысли о его ошибке не возникает. Мысли о том, что он сейчас перехватит мне глотку — вот они да, имеются, но были отогнаны прочь: он же пятнадцать лет верою и правдою!