И Комитет погрузился в уныние.
Глава 14
Переночевав в гостинице, я в одиночку (то есть без Арисугавы, который вчера напился так, что рёкан мы покидали в обнимку) вернулся на «Память Азова». День сегодня тяжелый — Пасха, и под стать ей был тяжелый взгляд неожиданно обнаруженного на борту Николая Японского:
— Святой день, Ваше Высочество, а вы встретили его на земле язычников.
— Доброе утро, батюшка, — улыбнулся я. — Когда-то не-языческих земель не было вовсе, и, если бы добрые христиане по ним не бродили, языческими бы эти земли до сих пор и остались.
— В храмы языческие заходили?
— Проезжали мимо, — покачал я головой. — У них там разуваться нужно, это же уже языческий ритуал, грех великий.
— С детками малыми грешили? — огорошил он меня вопросом.
Нет, я понимаю, что в Японии своя специфика, но я-то тут каким боком?
— С принцем грешил, — покаянно вздохнул я.
Глаза Николая полезли на лоб.
— Чревоугодию предавались до самой ночи, — развеял я недопонимание.
— Грех смертный, — с видимым облегчением покивал будущий Равноапостольный святой.
— Отмолю, — перекрестился я и пошел переодеваться.
Утренний ритуал завершился, и, воспользовавшись тем, что Николай с нашим Илларионом принялись освящать яйца, воду да куличи, другой будущий святой — в этой реальности, впрочем, едва ли канонизируют, повода не будет — увлек меня в свой кабинет, и до самого вечера я рассказывал цесаревичу о том, что видел и слышал.
На корабле тем временем царило веселье: наш народ Пасху любит, и любить будет еще очень долго, но в эти времена, когда православных канонов стараются придерживаться все, ликование особенно велико. Помимо несомненно ощущающейся на судне благодати, сюда можно подтянуть и физиологию с психологией: когда на человека накладываются ограничения — в нашем случае Пост — при их снятии человек испытывает облечение и радость. Но не будем о физиологии — она в эти времена штука невместная.
Всенощная физически далась легко — девятнадцатилетний, абсолютно здоровый организм и не такое выдержит — но морально тяжко: засыпать нельзя, пение Николая Японского, при всем уважении, быстро надоело, а приевшийся ладан начал раздражать. Не грехи ли благодать ощущать мешают? Не, ерунда — сильно грешную душу в целого Георгия Романова бы не засунули. Стоп, может в этом грех и заключается — в гордыне и ощущении собственной исключительности? Нужно больше Конфуция в голове: даже самый умелый, образованный и преисполнившийся правитель (а я пока даже не правитель) не имеет никаких оснований считать себя лучше самого грязного, неграмотного и нищего крестьянина, потому что государству одинаково важны оба. Вроде ладан поприятнее стал — помогло! Блин, Николай Японский как-то подозрительно смотрит, не иначе как китайщину почуял.
Подремав пару часов после Всенощной, я отправился встречать принца Арисугаву с пачкой его слуг, багажом и подарками для Николая и правителя Кагосимы — Тадаёси Симадзо. Душевно поприветствовав принца, я провел его мимо выстроившихся младших чинов, познакомил со старшими и повел знакомиться с Никки — он же важный, на палубе какого-то там Арисугаву встречать не может.
От Нагасаки до Кагосимы рукой подать — километров сто сорок по прямой, но нам «по прямой» нельзя — мы же корабли, и плавание заняло почти день. Время пролетело незаметно, в беседах с принцем и цесаревичем, где я в основном работал переводчиком. Минут двадцать с нами просидел Шевич, чисто Николаю показать разницу в отношении Арисугавы. Дмитрия Егоровича натурально ненавидят, и даже если Петербург пришлет телеграмму с приказом эскалировать до последнего, посла все равно придется менять.
Николай после ухода Шевича под благовидным предлогом — нужно работать с бумагами — выразил расположение к моей линии дипломатического поведения незаметным для Арисугавы подмигиванием. Я знаю язык страны пребывания несоизмеримо лучше Дмитрия Егоровича, не говоря уж об обычаях и менталитете: Николай с явным удовольствием продемонстрировал владение ритуалом дружеского осмотра меча — Арисугава этому знанию не удивился, и я его хорошо понимаю: если второй, сиречь — младший и не такой важный принц владеет несвойственным европейцам набором знаний, умений и навыков, значит цесаревич в этом всем «рубит» еще круче. Языка не знает — это фиг с ним, цесаревич фигура крайне занятая, и многовато япошкам чести будет.