— Ах ты, сукин сын! — прямо на глазах обретая достоинство, ошалело уставился на него Андрей Андреевич. — Ты как, собака, со мной разговариваешь⁈
— Прикажете на гауптвахту, Ваше Императорское Высочество? — с молодецким видом обратился ко мне казак.
Нельзя моих слуг оскорблять, значит. Но этот специально «подставился», чтобы Андрей Андреевич не устраивал плач Ярославны, и теперь ждет поощрения или наказания за инициативу.
— Ступай к уряднику, передай ему мою просьбу выдать тебе отдых до завтра и водки, — применил я подсмотренное у Никки поощрение.
— Рад стараться, Ваше Высочество! — щелкнул он каблуками и покинул каюту, не забыв прикрыть за собой дверь.
— Простите, Ваше Высочество! — поняв, на чьей стороне мои симпатии, бухнулся лбом в ковер Андрей Андреевич. — Совсем голову от горя потерял, дурак старый!
— Встань, — приказал я.
Мужик бодро вскочил на ноги.
— Больше голову не теряй, — добавил я. — Туда садись, — указал на диван.
— Слушаюсь, Ваше Высочество! — возрадовался он и выполнил приказ.
Радуется, что в шею не погнали, и то, что я его забыл, уже не так печалит. Оценив его одежду, возраст и то, как он отреагировал на подначку казака, я уселся за стол и спросил:
— Камердинер?
— Как есть камердинер, Ваше Высочество! — подтвердил он. — Андреич! Пятнадцать лет…
— Верою и правдою, — перебил я. — Слышал. Не помню. А ты — помнишь.
Я подошел к столу и начал писать записку Николаю, не очень уверенно расставляя твердые знаки.
— Как есть помню! — поспешил он подтвердить свою полезность и показал рукой себе по колено. — Вот с таких лет…
— А где ты был все это время? — спросил я.
— Слег я, Ваше Высочество, — пригорюнился камердинер. — Как есть от горя слёг. Как лихорадка отпустила, сразу к вам и пришел.
— Как есть пришел, — на автомате добавил я.
— Так, Ваше Высочество, — признал он.
Я свернул записку, припечатал ее углы сургучом и сходил до двери, вручив новому казаку. Повернувшись к камердинеру, процитировал Высочайшего брата:
— Господь не оставил нас.
— Как есть не оставил, — согласился Андрей.
— Рассказывай про пятнадцать лет, — решил я скоротать время до получения разрешения посветить Андреича в «тайну памяти».
Камердинер оживился, поправил усы и начал вещать о том, как маленький Георгий однажды спрятался так, что весь Гатчинский дворец сутки на ушах стоял.
— А кто в старой печке сыскал-то? Андреич! — приосанился камердинер, закончив рассказ.
Хороший дядька вроде. В дверь постучали, и получивший разрешение войти казак вручил мне ответ от цесаревича.
«Андреич — твой самый преданный слуга, любезный Жоржи. Для нас всех будет лучше, если ты будешь с ним откровенен. С наилучшими пожеланиями, твой верный брат Никки».
Девятнадцатый век, пик могущества эпистолярного жанра, и не писать же ему мне в ответ «ок»?
— Андреич, ты можешь сослужить мне очень полезную службу, — решил я применить мужика правильно. — Здесь, — открыл ящик стола и достал оттуда стопку бумаг и обтянутую кожей книжицу. — Мои письма, мой дневник и прочее. Я их изучил, но многие имена мне ни о чем не говорят. Мне нужно многое вспомнить, и в этом мне поможешь ты.
— Любую службу сослужу, Ваше Высочество! — заверил он и поерзал на диване, демонстрируя нерешительность.
— Говори прямо, — велел я.
— Грешно-с, — он виновато развел руками. — Великий пост все же. Но больным наш Господь в милости своей допускает…
— Поесть принес? — догадался я, всем телом ощущая оживление.
За прошедшие с моего пробуждения дни я успел полностью разочароваться в кухне: Великий Пост, кушать можно только постное и понемногу, даже «больному» мне. Сегодня, например, Никки, как сильно верующий, в религиозном рвении ограничился куском ржаного сухаря с солью под компот — греческий принц такую диету поддержал — а я впал в грех чревоугодия и полакомился кашей без масла под кислую капусту с теми же ржаными сухарями.
— Как есть принес! — считав, улыбнулся камердинер. — Велите подать?
— Подавай! — я временно отложил бумаги на край стола.
Камердинер сходил до двери и вернулся с лакеем Петькой — я с ним успел заново познакомиться, когда он надраивал каюту до блеска. В руках лакея обнаружился поднос с накрытыми салфеткой приборами и двумя позолоченными мармитами. Завершал композицию графинчик компота — его я пил за обедом и остался доволен.
— Тефтели рыбные, — открыл первую крышку Андреич. — Картофель запеченный, — открыл вторую.
Не так уж и грешно!