Слова о небесах в Новом Завете имеют совершенно иное значение. «Царство Бога», о котором говорил Иисус, указывает не на посмертную участь человека и не на побег из этого мира в другой, но этим выражением обозначается верховная власть Бога «и на земле, как на небе».[32] Такое неверное понимание имеет глубокие корни, не в последнюю очередь — это последствия платонизма, заразившего многие христианские умы. В результате верующие начали думать, будто христиане должны презирать нынешний мир и видеть в своем теле нечто низкое и постыдное.
Образ небес в Откровении также слишком часто понимают неверно. Поразительная картина в главах 4 и 5, где двадцать четыре старца повергают свои золотые венцы перед престолом Бога и Агнца, находящимся за стеклянным морем, изображает (вопреки словам знаменитого гимна Чарльза Уэсли) отнюдь не последний день, когда все искупленные наконец оказались на небесах.[33] Это образ нынешней реальности, небесное измерение теперешней жизни. Небеса в Библии — это, как правило, не будущее нашей надежды, но скрытое измерение обычной жизни — можно сказать, Божье измерение. Бог создал небо и землю; в конечном счете Он их воссоздаст и соединит навсегда. И когда в Откровении, в главах 21–22, действительно говорится о конце, мы видим иную картину: это не искупленные души, восходящие на бесплотные небеса, но Новый Иерусалим, спускающийся с небес на землю, так что небо и зем\я сливаются в вечном объятии.[34]
Боюсь, большинство современных христиан даже никогда не задумываются об этом. Они довольствуются обедненной и искаженной (если не сказать хуже) версией великой надежды Библии. Расхожие неверные представления постоянно поддерживают гимны, тексты молитв, надписи на надгробиях и даже достаточно солидные труды богословов и историков. Они просто молчаливо предполагают, что слово «небеса» указывает на наше окончательное предназначение, наш последний «дом», а слова о «воскресении», а также о новой земле и новом небе каким–то образом должны вписываться в общую картину.[35]
И сегодня в церкви мы наблюдаем путаницу, когда смешиваются несколько разных понятий. С одной стороны, старинные представления о небесах и аде начали вызывать недоверие. Многие люди полностью отказываются верить в ад; но в течение прошлого столетия, когда крепло такое отрицание, можно было наблюдать одну парадоксальную вещь: параллельно с этим слабела и вера в блаженство на небесах, поскольку, если все люди идут одной и той же дорогой, было бы несправедливо думать, что одни моментально попадают в место назначения, тогда как другие вынуждены совершать после смерти долгое путешествие. Представление же о таком загробном «путешествии» сегодня встречается все чаще, хотя опять–таки ни Библия, ни труды первых христиан не дают для нее буквально ни единого основания. Мы можем также видеть сегодня возрождение старой идеи чистилища в подправленной версии: поскольку на момент смерти мы все еще не готовы встретиться с нашим Создателем, необходим (как полагают) период совершенствования, период роста, когда мы открываемся для света. (Современные люди, верящие в чистилище, предпочитают именно такие выражения, чтобы не говорить об «очищении от греха» и тому подобных неприятных вещах.[36]) Многие горячо принимают универсализм — мысль, что Бог будет непрестанно предлагать нераскаявшимся возможность уверовать, так что в итоге Божественная любовь притянет к себе всех.[37] Некоторые утверждают, что традиционный образ небес — люди, сидящие на облаках и вечно играющие на арфах, — выглядит невыносимо скучным, а потому они не хотят в это верить или не хотят оказаться в таком месте. Иные же довольно пренебрежительно заявляют, что Бог, Который ждет от людей непрестанного поклонения, просто не заслуживает уважения. А когда кто–то из нас возражает, говоря, что по ортодоксальным представлениям на новом небе и новой земле нас ждет полнокровная и активная человеческая жизнь, которая отражает образ Божий, нас нередко обвиняют в том, что мы просто проецируем современную жизнь на экран будущего.
3. К чему приводит подобная сумятица представлений
Эту сумятицу разнообразных представлений отражают гимны, которые мы поем, то, как мы проживаем церковный год, а также наши похоронные обычаи (в том числе кремация). Кратко объясню, что я имею в виду.
Во–первых, наши песнопения. Если быстро проглядеть обычный сборник гимнов, можно найти там немало представлений о загробной жизни, которые ближе к Теннисону или даже к Шелли, чем к ортодоксальному христианству.
Доколе мы не потеряем себя в небесах В океане Твоей любви, —эти слова написал благочестивый христианин Джон Кибл, но тут он теряется — причем теряется не в христианстве, а подобно капле в океане, о которой говорит буддийская эсхатология.[38] А вот его соратник по оксфордскому движению, Джон Генри Ньюман, который пишет почти гностические строки:
Доселе Твоя сила благословляла меня, И да ведет она меня и впредь По утесам, через болота и потоки, Пока не кончится ночь. И в это утро улыбнутся ангелы, Которых я уже давно любил, Но с которыми на краткое время расстался.Думал ли Ньюман на самом деле, что в какой–то прежней жизни — будь то до зачатия или в раннем детстве — общался с ангелами, а затем должен возвратиться к такому состоянию? И затем — хотя образ одинокого странника, которого «благой свет» ведет через болота и по утесам, крайне романтичен, — неужели он действительно думал, что этот мир и нынешнюю жизнь можно назвать всего–навсего словом «ночь»?[39]
Или как мы должны отнестись к яркому платонизму гимна «Пребудь со Мной», который кое–где все еще пользуется популярностью:
Наступает утро небес, и тени земной суеты убегают.Есть множество гимнов и песнопений, которые выражают эту же идею; можно вспомнить, например, «Душа моя, там есть страна…» Воэна или «О, Земля чистого наслаждения…» Исаака Уотса. Для меня Уотс предпочтительнее: в конце концов, он опирается на библейскую типологию — на пересечение Иордана и вход в Землю обетованную, — в то время как Воэн представляет нам откровенно платонический мир с его верхом и низом, и, как мне кажется, христианское содержание там носит лишь косметический характер. Быстро просмотрев сборник гимнов, я нашел и десятки других примеров, и не все тут можно объяснить только отбором текстов в тот исторический момент, когда богословы увлекались такими представлениями.
Или вот рождественский гимн «Ясной ночью…», последние строки которого звучат так:
Но вот! Приближается время, Как предсказывали пророки, Когда круговращение лет Приведет нас в золотой век. И мир воцарится по всей земле, Которая обретет былое величие, И весь мир снова воспоет ту песнь, Которую сейчас поют ангелы.Это популярное рождественское песнопение, однако идея цикличной истории, которая в конечном счете вернется в золотой век, незнакома ни христианам, ни иудеям. Она явно языческого происхождения. Коль скоро мы заговорили о рождественских гимнах, то вспомним «В яслях», где поющие молятся: «И подготовь нас для небес, чтобы мы там жили с Тобою». Никакого воскресения, никакого нового творения, никакого брака неба и земли. И когда мы видим в сборнике гимнов откровенную романтическую естественную религию и универсализм Пола Герхардта («Закончен день тяжелый»), мы можем подумать, что составитель сборника, кто бы он ни был, прочел только первую строчку и не стал вникать в богословское содержание всего остального. Ведь иначе кто–то должен был бы удивленно поморщиться, узнав, что жизнь без веры в нынешнем тварном мире ведет к спасению, которое заключается в платоническом бегстве от творения:
Недолгое время слепота смертных Мешает видеть Божью доброту И погружает в неверие; Но когда день жизни завершится, Чистая ночь смерти поможет открыть Место, где царит вечная жизнь.