Журналист Валентин Скорятин, который даже в мыслях не допускал возможности служения Маяковского в ОГПУ, всё же вынужден был признать, что с сотрудниками этого ведомства у него были дружеские отношения:
«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…
Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.
Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»
Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.
Александр Михайлов:
«Неизвестно, каковы причины, помешавшие этой поездке. Был ли это отказ в визе, было ли что-то другое? Всякие предположения на этот счёт, высказывавшиеся прежде, не подтверждены документально».
Бенгт Янгфельдт:
«Скорее всего, Маяковскому действительно отказали в выездной визе, но это было сделано в устной форме – ему дали понять, что подавать документы бессмысленно».
Вот тут-то, пожалуй, самое время обратить внимание на небольшую заметку, появившуюся в американской газете «Нью-Йорк Таймс» в тот же день, что и запись в дневнике Лили Брик – 8 сентября. В заметке, которая называлась «Скандал в советском банке» и имела подзаголовок «Коммунистический суд винит бывшего директора за деморализацию», речь шла об очередном высокопоставленном советском невозвращенце:
«Аарон Шейнман, бывший директор советского Государственного банка, недавно посетивший САСШ и затем отказавшийся вернуться в Россию, был объявлен судом коммунистической партии, завершившемся 17 августа, ответственным за скандальную деморализацию, открывшуюся среди сотрудников-коммунистов Государственного банка».
Напомним, что Арон Львович Шейнман действительно отказался вернуться в СССР, но пошёл на сделку с Кремлём, который позволил ему возглавить лондонский отдел Интуриста. Необыкновенная судьба банкира-невозвращенца активно обсуждалась европейцами и советскими дипломатами, имевшими доступ к зарубежной прессе.
Газета «Нью-Йорк Таймс» в СССР не распространялась, поэтому нет никаких оснований связывать появившуюся в ней заметку о скандале в советском банке с тем, что произошло вскоре в стране Советов – она жила по своим законам. И с 15 по 22 сентября в ней проводилось ответственнейшее мероприятие – «антиалкогольная неделя», проходившая под лозунгом:
«Рабочая общественность объявляет беспощадную войну алкоголизму…возвышает свой голос… против попыток сорвать пятилетку нашей индустриализации».
К голосу «рабочей общественности» присоединил свои поэтические строчки и Владимир Маяковский, опубликовавший 15 сентября в «Рабочей газете» стихотворение «Два опиума». В нём говорилось:
Заканчивалось стихотворение так:
Призывая изгнать «бога и алкоголь», Маяковский, вроде бы, выступал против религии и пьянства. Но в это же самое время он готовился призвать «рабочую общественность» к изгнанию других нежелательных субъектов, мешавших «выстроить социализм» (ведь фамилии прототипов отрицательных персонажей его новой пьесы тоже начинались с букв «Б» и «А»),
В эти же сентябрьские дни в Москву из Парижа неожиданно приехали супруги Воловичи, Захар и Фаина. Напомним, что Захар Ильич работал резидентом ОГПУ, а его жена Александра Осиповна (Фаина) ему помогала.
Бенгт Янгфельдт:
«Их часто видели среди гостей в Гендриковом…»
А 19 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись о том, что Маяковский…
«…уже не говорит о 3-х месяцах по Союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)».