Кржижановский с интересом слушал и с нежностью смотрел на друга.
— Познакомьте меня с уже написанным.
— Пожалуйста, если хотите…
Глеб Максимилианович взял небольшие листочки, исписанные мелким круглым почерком.
Шлихтер занялся другой стопкой бумаг. Это были наброски большущей статьи — целой книги — для журнала «Образование», в которой следовало подвергнуть критике эсеро-меньшевистские аграрные программы, защитить марксистско-ленинскую тактику большевиков по крестьянскому вопросу. Уже несколько раз подбирал Александр заглавие к этой статье. И сейчас взглянул на черновой вариант: «Современная община и аграрный вопрос…» Подумал: «Нет, наверное, не стоит менять».
Почти шесть лет работы, результат личного исследования 459 типичных крестьянских хозяйств в Николаевском уезде Самарской губернии, систематизации материалов земских статистиков. И вот материал почти готов. Товарищи торопят с публикацией: как раз то, что нужно сейчас! Шлихтер, заканчивая не менее срочную статью о Думе, уже почти редакторским взглядом нет-нет да и пробежит по «Современной общине…». Там изменил, там добавил, а там вычеркнул…
Вот и сейчас, пока Кржижановский читает, Александр вдруг схватил исписанный карандаш и на обратной стороне одного листка быстро набросал вставку:
«Так сухим и бесстрастным языком немых числовых величин отвечает проснувшаяся деревня тем, кто борется с ее пробуждением карательными отрядами и стремится смертоносным треском пулеметов заглушить ее крик: «Земли!»…»
Уже хотел отложить в сторону этот листок и пробежать таблицу № 13 с перечнем продовольственного потребления хозяйств, как вдруг опять схватил карандаш и дописал:
«Сомнений нет: освободительная армия российской революции может с уверенностью рассчитывать на неизбежную солидарность с ней со стороны представителей сермяжной Руси, ибо понимание одного из лозунгов ее: «Земли для крестьян!» — должно быть доступно уму крестьянина, очевидно, в такой же мере, в какой свойственно его желудку требование пищи».
Жаль, не успелось с этой статьей к пятому году: в Киеве так не хватало аргументированных мыслей по крестьянскому вопросу!
Кржижановский, просмотрев черновик статьи о Думе, осторожно положил его на стол, тонкими пальцами подравнял страницы. Раздумчиво произнес:
— Наверное, Ильич останется довольным… Кстати, завтра на митинге у Паниной он намерен выступить. Я же и шел к вам с этим.
Александр оторвался от рукописи. Горячая волна ударила в сердце. Завтра?..
Огромный зал Народного дома графини Паниной в Петербурге казался не таким уж и большим от заполнивших — нет, переполнивших — его людей. Они сидели в креслах и на подоконниках, толпились в проходах, сгрудились перед невысокой сценой. И только там, на сцене, президиум из нескольких человек был не стеснен. Да с больших портретов между высоченными окнами недосягаемо и задумчиво взирали на это беспримерное собрание Пушкин, Гоголь, Толстой…
Владимир Ильич стоял в толпе недалеко от сцены. Впрочем, здесь немногие знали, что этот невысокий лысый человек в коричневом костюме — Ленин. Он передал в президиум записку с просьбой предоставить слово и подписался: «Карпов». И теперь нервничал, тихо обращаясь к находившейся рядом Надежде Константиновне:
— Как ты думаешь, не затерялась моя записка?
— Почему ты такой беспокойный сегодня? Я проследила, все в порядке. Успокойся.
Были у Ильича причины волноваться: ведь это его первое публичное выступление на открытом митинге в России! Да еще в такой момент, когда кадеты и через газеты, и на собраниях, и на митингах изо всех сил обрабатывали общественное мнение, готовясь к соглашению с придворной кликой. Большевики постарались, и в Народный дом пришло немало рабочих. Вот тут-то, на их глазах, и надлежало выиграть сражение с кадетами Огородниковым и Водовозовым, «народным социалистом» Мякотиным и меньшевиком Даном, ломавшими копья за блок с кадетами!
Вдруг Вера Рудольфовна Менжинская наклонилась к Ленину и прошептала:
— Шлихтер… Вон, в среднем проходе, пробирается в нашу сторону.
Владимир Ильич порывисто повернул голову и сразу же произнес: