Не впервые Шлихтер переступал порог «Вазы», на арендных началах принадлежавшей большевику Лейтайзену. Только по вопросам, касающимся выпуска «Пролетария», собирались несколько раз. Здесь, особенно по воскресеньям, бывали Красин и Владимирский, Дубровинский и Луначарский, Авель Енукидзе и Лядов… Однажды заявился с огромным арбузом товарищ Камо. Шлихтер и сам как-то организовал приезд сюда, к Ленину, рабочей делегации из Питера и знал, что подобные посланцы приезжали также из Иваново-Вознесенска и Нижнего Новгорода.
Да, оживленными были комнаты этого гостеприимного дома. Здесь в столовой для нечаянных гостей на ночь оставлялись кувшин парного молока, хлеб и постель.
Александр Григорьевич никак не мог свыкнуться с такой оживленной обстановкой при строжайшей конспирации. Не раз, повидавшись с Лениным, с трудом отгонял от себя тревожные мысли о возможном внезапном изменении политического положения Финляндии, неожиданном провале, о все возрастающей опасности для вождя революции и его соратников очутиться в цепких лапах «родных» жандармских ищеек.
И сейчас, перейдя безлюдный двор, оказавшись в безмолвной прихожей, он ощутил возле сердца привычный холодок. Вдруг из комнаты на первом этаже показался спокойный, даже какой-то отрешенный Ильич.
— Я слышу, слышу, что пришли, — произнес он задумчиво. — Здравствуйте, Александр Григорьевич. Проходите вот сюда, проходите. Я знаю, что задерживаю. Виноват! Пишу. Садитесь. Вот. — Он собрал на столе несколько номеров правых газет. — Читали? Все равно еще раз взгляните, а я, простите, допишу.
И тут же сел за стоявший посреди комнаты обыкновенный кухонный стол. Склонился над недописанным тетрадочным листком, что-то проворчал про себя, и перо быстро-быстро побежало по клеточкам. Казалось, что не создается новая статья, а записывается что-то ранее подготовленное.
Шлихтер не удивился этому. По Выборгу знал, что, бывало, ходит, ходит Ильич с кем-то, говорит о том, о сем, природой любуется и в то же время, оказывается, вынашивает новую статью. Затем только бы примоститься где-то с карандашом и тетрадкой…
Взглянув на свои старые карманные часы, он углубился в чтение газет, стараясь понять, что же хочет обсудить с ним Ленин.
Прошло около часа. Владимир Ильич быстро встал. На лице уже улыбка.
— Утомил я вас? — спросил приветливо, пряча руки под мышки. — Извините, пожалуйста.
— Ничуть! А вот мы поторопили вас…
— И прекрасно! Хотя, вы видели, я как раз начал писать — благо все разошлись. Ну, теперь, Александр Григорьевич, рассказывайте, что в Выборге.
Шлихтер сообщил все что знал, затем и сам спросил:
— Так зачем вы мне эти газеты дали? По-моему, нового здесь ничего нет.
— Нового — ничего, это верно. — Ленин прищурил правый глаз. — И все-таки, не кажется ли вам, что старое преподносится здесь в более красочной оберточке?
— Так оно и есть, Владимир Ильич. Это понятно. Правительство-то из кожи вон лезет, чтобы показать, какое оно благодетельное: видите, мол, даже решило передать в руки крестьян часть казенных и удельных земель…
— Вот-вот, Александр Григорьевич. И это уже в некотором роде новое! Именно об этом написали бы вы статью, а? Ведь в крестьянском вопросе вам и карты в руки. Напишите в такой… манере, чтобы крестьяне могли по слогам прочитать.
— Популярную? Должно получиться! Правительство из страха перед крестьянами кричит: «Смотрите, какие мы благодетели!» Понятно: поднимется все крестьянство — где возьмешь солдат против него же?
— Совершенно правильно, вот так и пишите! Кстати, присмотритесь и вы еще к какой-нибудь финской типографии в Выборге. С петербургской электропечатней «Дело» дела плохи, «свобода» печати выдыхается, все идет к тому, что снова придется замуровывать героев-печатников в подполье… Нужен резерв.
— Отдельные заказы, мне кажется, удастся разместить в «Восточной Финляндии». Ее хозяин Густав Экхольм пользуется уважением финских эсдеков.
— Переговорите… осторожно пока. Ну, а теперь отправляйтесь! Приветствуйте всех. И самые сердечные пожелания «кротам» революции — товарищам грузинам! Очень симпатичные люди, не правда ли? И столько лет уже провели под землей…
— Какие же вы джентльмены? — с улыбкой во взгляде темных глаз вычитывала Евгения. — Лежебоки! Послали женщину за обедом, а сами лодырничаете!
— Зачем шумишь, Жена? — поднялся с земли тонколицый Караман Джаши.
— Ты опять за свое: не «жена» я тебе, а Женя, если уж запросто…
Все рассмеялись. Караман обратился к товарищам, лежавшим и сидевшим на траве:
— Скажи, Вано, скажи ты, Макарий, как ее называть?