— И помогает? — спросил Шлихтер.
— А черт его знает! Наше счастье, что честные люди, рискуя своей жизнью, включились в борьбу с эпидемией. Это наша победа, победа разума, а по существу, — капля в море! Спасибо вот и вам за то, что приехали: будем вместе тащить этот непомерно тяжелый крест.
— Вы правы, доктор, — сказал Шлихтер. — Но мы намерены использовать легальную работу для нелегальной пропаганды. Пусть она не сразу даст всходы. Но зерна должны быть посеяны даже в самые темные души.
— Сашко надеется также, что ему удастся собрать материал для исследования по крестьянскому вопросу. Аграрный вопрос — это его конек! — добавила Евгения.
— Дерзновенная молодость! Готов помочь вам, — сказал Маньковский, продолжая изучающе рассматривать молодых людей. — Но должен предупредить… Не огорчайтесь, пожалуйста, если ваши планы рассыплются, как карточные домики. Жизнь нас не очень балует.
— Поберегли бы вы себя, доктор, — сказал Шлихтер. — Верю, что холера вас не возьмет, но ведь сердце может не выдержать такой нагрузки.
— Вы, к сожалению, правы. У меня и сейчас перед глазами все движется, пятнами какими-то, как в тумане, — проговорил тот слабым голосом. — Пришел-то я предупредить вас, черти вы драповые: не пейте сырой воды! — Он лег, вернее, рухнул на стоящий у стены топчан и сразу же захрапел, со свистом, торопливо, будто боясь, что его разбудят и не дадут выспаться.
— Веселенького мало, — покачал головой Шлихтер. — Придется заменить его в бараке, — и, обуваясь в юфтовые сапоги, добавил: — У холеры отдыха нет!
— Сашко! — испуганно воскликнула Евгения,
— Ты что-то хотела сказать? — поднял брови муж, напяливая капюшон.
— Нет, нет… Я просто так… Делай что хочешь. Бог с тобою.
— Хорошо было нашим предкам, — засмеялся Александр, — перекрестился, и вся нечистая сила пропадала. А ныне черт что-то не очень боится заклинаний. Веселенького мало. — И он ушел.
Евгения припала к окну. В синих сумерках мелькнула темная фигура и слилась с бесформенным фоном…
Утром, когда после хлопотного ночного дежурства, еле держась на ногах, Александр ввалился в хату, он чуть не шарахнулся обратно. Ни Маньковского, ни жены не было. На широкой лавке, удобно устроившись, сидел здоровый, краснолицый пожилой, но сохранивший строевую выправку урядник.
«Арест? — мелькнуло в мозгу. — Обыск?»
Но урядник при виде вошедшего вскочил и осклабился.
— Александр Григорьевич? — воскликнул радостно, растопырив руки, будто собираясь обниматься.
— Я, — ответил Шлихтер, стараясь оценить обстановку.
— Как здоровьице? — В голосе урядника звучат какие-то странные, неуместные нотки искреннего сочувствия.
— Не жалуюсь, — Шлихтер изучил уже и оттопыренные уши, поросшие мелкими волосиками, и всего-то в две морщины лобик урядника.
— А то уж очень оно на этот счет беспокоится, — хмыкнул страж.
— Кто «оно»?
— Начальство, благодетели наши. Спят и во сне видят, как бы с вами чего не случилось-получилось.
— Помилуйте, да что со мной может случиться? — начал улыбаться Шлихтер.
— Народ озверел-с, скубентов, тилигенцию, лекарей и прочих евреев бьют смертным боем.
— Дичь какая-то, — пожал плечами Шлихтер. — Значит, вы прибыли, чтобы взять меня под конвой. Арестовать?
— Упаси бог… Охранять, Александр Григорьевич. Оно приказало, чтобы с вашей головки ни одной волосинки не упало. Чтобы занимались вы тем, чем вы занимаетесь. Это ваше дело. Только чтобы я с вас глаз не спускал. Всюду теперь вместе ходить будем.
— А как же насчет холеры?
— Она до нас не касается. Врачи ее распустили, пусть теперь и утишают. А вам если нужно, только крикните: Иван Жила, стань передо мной, как лист перед травой! И я тут как тут буду. Как в сказке!
Вечером Шлихтер сидел с женой за столом. Его мутило при виде пищи.
— А мы одного сегодня отходили, — сказала Евгения, с аппетитом уплетая гречневую кашу с молоком. — Он был совсем обезвожен.
— Не надо… — поморщился Александр. — Маньковский прав: смерть и болезнь такие тривиальные вещи, что о них не стоит ни думать, ни говорить.
Достав из-под крышки табуретки брошюру Плеханова, он углубился в чтение. Уже выработалась привычка мгновенно переключаться с одной работы на другую. Евгения смотрела на мужа. Какая все-таки у него красивая голова! Широко развернутый лоб, чуть дугообразные брови, пропорциональные черты лица. И это выражение постоянной работы мысли. И эти чуть заметные ямочки юмора и доброты на округлых щеках, и курчавая бородка. А вдруг страшная эпидемия унесет его? Нет-нет, об этом нельзя даже заикаться, чтобы не подсказать судьбе ошибочный ход!
— Что ты на меня так смотришь? — спросил он, внезапно почувствовав напряженный взгляд.
— Еще не насмотрелась! Удивляюсь: на свете миллиард мужчин и все они мне безразличны, кроме одного…
— Сегодня ты могла и его лишиться!