Жаль, не успел собрать новый статистический материал о кустарных промыслах. Целый месяц жил в Ярославле. Кажется, ни у кого не вызывал подозрения человек, который всего-то и интересовался статистическими сведениями в такой мало изученной и скучной области, как кустарная промышленность. И все-таки выследили.
Через полтора месяца начальник Киевского жандармского управления написал своему ярославскому коллеге:
«По полученным сведениям, задержанный в г. Ярославле с паспортом на имя Сергея Андреевича Нестерова — есть лубенский мещанин Александр Григорьевич Шлихтер, о котором имеются во вверенном мне управлении нижеследующие сведения…»
— Куда прикажете определить? — вопрошает конвой, доставивший Александра из Ярославля в Киев.
— В «Косой капонир»! — последовал приказ.
«Косой капонир» — это жестокая тюрьма на Госпитальной улице, бывший форт Киево-Печерской лавры. Камеры — в глубоком подземелье. Никто еще не смог оттуда бежать.
— Лица гражданского ведомства в «Косом капонире» могут содержаться исключительно в режиме приговоренных к смертной казни, — заявил Шлихтеру караульный начальник. — В таком режиме будете содержаться и вы!
Еще через несколько месяцев, стоя (так хотелось присесть: после крепости расходилась больная нога), Шлихтер внимательно вслушивался в казенные строки приговора Киевского военно-окружного суда.
Итак, он виновен «в участии в публичном скопище, которое сознательно для него собиралось с целью высказать неуважение верховной власти и заявить сочувствие бунту, и в провозглашении публично речи, возбуждающей к учинению бунтовщицкого действия…» Отлично! Больше чем два года — и такие годы! — остались неизвестными следствию и суду. Это не былая неопытность, скажем, в Златополе, а конспирация по высшему разряду! А в гробовой тишине зала холодно и нудно звучат заключительные слова приговора революционеру:
— …Сослать на поселение с лишением прав состояния и последствиями, указанными в 23, 25, 28, 31, 34 и 35 статьях Уголовного Уложения… В кандалах следовать не может, пешком не может (хромой), следует в наручниках…
«Черт, хотя бы штаны человеческие дали», — с улыбкой подумал Александр, осматривая грубые, как и куртка, брюки с разрезами по бокам сверху донизу, взятыми на деревянные пуговицы: так можно одеваться и раздеваться, не снимая ножных кандалов.
Услышал за спиной, как один конвоир прошептал другому:
— Улыбается… С чего бы?
А он в последнее время довольно часто и улыбался и даже смеялся. Еще бы: наконец разрешили свидания со всеми, кто носит фамилию Шлихтер!
Однажды из комнаты свиданий вышли и офицер и солдат. Евгения тут же бросилась к мужу и горячо зашептала на ухо:
— Партия все сделала, чтобы смягчить приговор: наняты лучшие защитники из Петербурга и Москвы. Держись, милый Сашко! А мы поедем за тобой.
— Все обдумала?
— Молчи! — Она оглянулась: стражи все еще отсутствовали. — После приговора придумай оттяжку недели на две: сдам партийные дела.
Александр крепко расцеловал жену, весело подхватил ребят — Артемку на одно плечо, Борю на другое и прихрамывая забегал по комнате и чуть приглушенным голосом запел:
Запрягу я тройку борзых,
Темно-карих лошадей…
Евгения не успела спросить, как удалось мужу сагитировать дежурного офицера на несколько минут нарушить тюремный устав. Свидание окончилось.
После приговора Шлихтер подал прошение командующему войсками Киевского военного округа отложить утверждение приговора до возвращения жены из Петербурга, где она, якобы, ликвидировала их недвижимое имущество. Командующий снизошел, не ведая, что таковому имуществу у вечно странствующих революционеров неоткуда было взяться…
И вот 21 мая последнее гордое обращение к властям:
«Сим заявляю, что я желаю, чтобы жена моя следовала за мной в ссылку за свой, а не за казенный счет, Добавляя при этом, что и она желает следовать в ссылку за мной только за свой счет. Александр Григорьевич Шлихтер».
Ясным утром, обещавшим знойный день, из Киева на Курск был отправлен большой этап каторжан. В отдельной черной карете без окон, выехавшей из тюрьмы под конной охраной, сидел отправляемый в Енисейскую губернию в вечную ссылку Шлихтер. Сквозь тонкие стенки кареты он услышал, как сзади зазвенели кандалами другие узники. Затем кто-то запел, а другие подхватили:
Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный,
Динь-бом, динь-бом, путь Сибирский дальний…
И вот — вокзал. Тот вокзал, который несколько лет подряд видел организованные массы бастующих железнодорожников, слышал голос одного из самых пламенных большевиков — Шлихтера.