Все засмеялись, очарованные непосредственностью черноглазого молодца.
— Это мой любимый ученик, — представил его гостям Шлихтер. — В двадцать шесть лет член-корреспондент Академии наук. Далеко пойдет.
— Александр Григорьевич! — взмолился гость. — Я даже забыл, что хотел сказать в честь вашего юбилея.
— А вы экспромтом! — вмешалась Евгения.
— Как-то ехали мы в Канев на могилу Тараса Шевченко. И вы, Александр Григорьевич, говорили: «Любовь к людям делает революционером. Владимир Ильич — это воплощение активной любви к людям, к народу. А вы думаете, что меня привело к Косому капониру, на вечную ссылку? Тоже любовь к людям, к жизни, к человеческой жизни! Ненависть к угнетателям является также проявлением любви к людям. Вот и Шевченко именно из-за любви к людям стал отважным революционером и гениальным поэтом».
— Неужели я так сказал? — молвил Шлихтер, смущенно протирая платком стекла очков. — Но даже если это сказали вы, мой друг, я обеими руками подпишусь под этими словами!
Раздались аплодисменты. А калитка все скрипела. А гости все шли и шли. И скоро на просторной веранде стало тесно от молодых и немолодых, но по-юношески возбужденных людей. Многие были незнакомы друг с другом, но каждый нес в своей памяти отражение частицы жизни Шлихтера, с которым выпало счастье вместе работать.
— Дорогие товарищи, — сказал растроганно Александр Григорьевич, вставая и окидывая помутневшим от волнения взором друзей. — Поэт сказал: «Тот ураган прошел, не много нас осталось, на перекличке дружбы многих нет». Так помолчим же минуту и вспомним наших боевых товарищей, которых нет сейчас с нами…
Лица друзей стали серьезными. Дохнул легкий ветерок, затрепетали тюлевые занавески, будто тени ушедших пронеслись по террасе.
Ах, время, время… Воспоминания — хитрая штука. Вряд ли когда разгадают люди их скрытый механизм. Нахлынут внезапно и за какие-то секунды так всколыхнут… И сейчас перед мысленным взором Шлихтера промелькнуло…
…Сауна-Лахти под Выборгом. Хотя и был уже ноябрь 1907 года, осень мало ощущалась: как обычно, зеленые стояли сосны и ели, дубы, видно, не торопились сбрасывать листву, местами трава так и не успела выгореть. Да вот темнело быстро, и весь финский поселок рано укладывался спать.
В один из таких вечеров в окошко тихо постучали — тоже вот так примерно: тук-тук… тук-тук…
— Кто бы это мог быть? — встрепенулась Евгения,
— Ильич! — предположил Александр.
Да, через минуту Ленин стоял посреди комнаты — усталый, немного смущенный, но, как всегда, неизменно внимательный и остроумный. Был он широкоплеч, как заправский гребец, быстроглаз, как удачливый охотник, и непоседлив, как человек, все время стремящийся вперед.
— «Ой, не ходи, Грицю, та и на вечорници» — так, кажется, Александр Григорьевич?
— Так, — засмеялся Шлихтер.
— Так вот, несмотря на это предупреждение, я пришел к вам вечером…
— Ну и прекрасно, — воскликнула Евгения, — мы вам всегда рады!
— Судя по всему, «хвоста» не привел, так что еще и ночевать попрошусь…
Ленин возвращался в Петербург из Гельсингфорса, где только что закончилась Четвертая конференция РСДРП.
Допоздна сидели соратники в ту ночь, сблизив головы в желтом кружке света от висячей керосиновой лампы. Шлихтеры выслушали целый доклад о том, как обсуждались вопросы о тактике социал-демократической фракции в Государственной думе в условиях неистового наступления столыпинской реакции, о фракционных центрах и укреплении связи ЦК с местными организациями, об участии в буржуазной прессе. Не просто слушали: уточняли, соглашались, даже спорили. Далеко за полночь затянулась беседа. Евгения ушла к детям, а гость и хозяин улеглись спать. Но до сна ли было! На повестке дня стоял вопрос: быть или не быть революции? 3 июня царское правительство разогнало II Государственную думу, В стране поднялись виселицы, названные «столыпинскими галстуками».
— Соотношение сил сейчас уже не такое, как было еще несколько месяцев назад! — сказал Ленин.
— Но вы же, Владимир Ильич, всегда были великим революционным оптимистом, — заметил Шлихтер. — Вы прививаете эту веру в победу и нам, рядовым борцам партии. В прошлом году я выпустил брошюру «Государственная дума и общественное движенце». Содержание ее сводилось к анализу данных, которые обусловливали, на мой взгляд, неизбежное углубление и развитие революционного движения. Но сейчас, Владимир Ильич, когда многие обольщают себя мыслью о скором подъеме революции, кажется на деле, что веселенького мало… И вдруг… тяжело думать…