Выбрать главу

Как он был неправ, в душе называя ее трусихой. А она оказалась более опытным конспиратором и лучше разбиралась в людях. Этот молокосос Розум…

Опять в коридоре зазвенели ключи, захлопали двери, заскребли по каменному полу арестантские коты: кого-то вызвали на допрос. Кто-то оглушительно кашлял в камере внизу. За окном скрипел снег под ногами неусыпных часовых.

Надолго ли замурован? А впереди, что впереди? Неужели каторга или ссылка, пожизненная, вечная? Он сильный, молодой. Ему куда ни шло. И там живут люди. Но Женя!.. Черт возьми, как они непростительно оплошали… И так рано…

Двадцать лет! Лучшие годы жизни. И вдруг — тюрьма. Что Женя вспомнит о такой юности, кроме тюремной камеры, тени решетки на полу, сырости стен, мучительных бессонниц или снов?

Надо ее вырвать из каземата. Надо защитить. Но как? Неужели на воротах тюрьмы, как и при входе в дантовский ад, написаны те же ужасные слова: «Оставь надежды, всяк сюда входящий!»

Опять совсем близко затопали кованые каблуки коридорного надзирателя. Вот ключ загромыхал в замочной скважине. Распахнулась дверь. В проеме — грузная фигура тюремщика. Его скрипучий голос:

— Выходите с вещами!

— С какими вещами? У меня их нет! — воскликнул Шлихтер.

— Да это у нас так говорится. В отправочку пойдете… В Киев!

И сразу бешено заколотилось сердце. Там, вдали от родного порога, будет, конечно, намного легче. О, там-то мы повоюем, черт возьми!

Лукьяновская тюрьма, или попросту Лукьяновка, поразила Шлихтера поведением заключенных. Фактически их запирали только на ночь, а днем можно было разгуливать по двору, посещать соседние камеры, устраивать коллективные спевки и даже участвовать в азартных играх. В этих условиях подпольная работа не прекращалась ни на миг. Член Киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» София Померанец впоследствии вспоминала, что «самый большой и самый интересный кружок у нас был в тюрьме». Шлихтера, правда, держали взаперти и днем и ночью. Надзиратель пошутил: «Дабы мог выспаться всласть!»

Следователь Евецкий был занят «разработкой» личности Шлихтера, поскольку генерал Новицкий заинтересовался этим студентом, который, по всем данным, может осветить заграничные связи революционных центров. Первый раз Шлихтера вызвали на допрос на рассвете в воскресенье, когда зазвонили Лаврские колокола к заутрене. Тюрьма спала, и шаги гулко отдавались в длинных пустых коридорах. Отсыревшая в камере одежда заставляла вздрагивать от противного прикосновения. Спал Александр в эту ночь плохо и, разбуженный спозаранку, чувствовал себя отвратительно.

В кабинете начальника тюрьмы за столом, заваленным арестантскими делами, сидел тощий сутулый подполковник Евецкий. Он с нескрываемым любопытством рассматривал студента, донесения о деятельности которого ужо заполнили довольно объемистую папку.

— Свиделись! — воскликнул Евецкий, буравя вошедшего острым взглядом.

— Не имею чести знать, с кем… — произнес Шлихтер, все еще продолжая вздрагивать от холода. Не дай бог, следователь подумает, что от страха!

— Извините, запамятовал! Подполковник Евецкий. Следователь по не особенно важным делам, к которым отношу и ваше. Садитесь. Рассказывайте!

— О чем? — спросил Шлихтер, с удовольствием отмечая, что в кабинете неплохо натоплено.

— Зачем вы уезжали из России?

— Учиться.

— Зачем вернулись в Россию?

— Бороться с холерой.

— Думали, что от голода и холеры народ озвереет и вам легко будет поднять бунт?

— Не думал.

— Чего не думали?

— Что легко!

Евецкий засмеялся и даже руки потер от удовольствия.

— С вами не заскучаешь! — и начал перебирать бумаги в желтой папке с надписью: «Дело… начато… закончено…»

«Интересно, когда же оно закончится?» — подумал Шлихтер, быстро оценивая противника. Поговаривали, что этот следователь звезд с неба не хватает, но цепок и беспощаден. Иезуит. Садист. Крючкотвор.

Как бы прочитав мысли Александра, следователь задал вопрос, который заставил Шлихтера крепко задуматься и перебрать в памяти все перипетии своей недолгой жизни.

— Не пойму, что же вас толкнуло на путь революции?

Или проще; как дошли вы до жизни такой? — Евецкий, будто недоумевая, развел руками. — Ну, понимаю, голодранцы, шантрапа. Они еще рассчитывают на что-то. Но вы? У вас же было все. Обеспеченные, благопристойные родители. Некоторые бесспорные личные способности, дающие возможность освоить курс наук и подняться до достойного места в обществе. Вы, судя по всему, влюблены. Ну и строили бы свое уютное гнездышко… плодились, так сказать, и размножались. Так нет, вы и юную подругу свою втянули в преступную деятельность.