— Филеры, — шепнул он Вакару. — Зачем вы привезли меня в этот гадючник?
— Не оглядывайтесь, — ответил Вакар. — Держитесь свободно!
Они подошли к сверкающему начищенной медью ручек входу.
— Девочек не потребуется? — бросил сквозь зубы худой тип в клетчатой кепке, надвинутой на переносицу. — Имеются на любой вкус: блондинки, брюнетки…
Шлихтер хотел что-то ответить наглецу, но крепкая рука Вакара втолкнула его в вестибюль.
— Нечего сказать, хороша визитная карточка города. Кокотки, шпики, сутенеры! Веселого мало…
— Такова жизнь, как говорят французы, — бодро похлопал его по плечу Вакар.
Гостиничный номер оказался далеко не «люкс», как обещал портье. На пятом этаже, в коммерческой надстройке, под самой крышей. Крошечный балкон нависал над Крещатиком, где происходило суматошное движение разных особей, как в капле воды на предметном стеклышке под микроскопом.
— В сравнении с тюремной камерой — рай земной, — сказал Александр, сбрасывая шляпу, пиджак, галстук в крапинку и освобождая шею от модного целлулоидного воротничка. — Спасибо, Владимир. И все-таки… Все-таки не так, как я ожидал. Многое не ясно.
— Например? — приподнял густые брови Вакар, проверяя, есть ли в умывальнике вода.
— Я рассчитывал, что буду на конспиративной квартире. Инкогнито. А вы меня возите на виду у всего города в открытом экипаже. Записываете в гостинице под моим родным именем. Проводите сквозь строй городовых, филеров и сукиных сынов, отлично зная, с каким партийным поручением я приехал. Все это наводит на грустные размышления: а где же, черт возьми, конспирация?
— Вот это и есть она самая, что ни на есть, и самого высшего качества.
— Представьте такой гипотетический случай, что завтра я сяду, — продолжал ворчать Александр. — От тюрьмы и от сумы не зарекайся, учили меня в детстве мастеровые.
— Ну и что?
— Как что? Вы же целый день провели в моем обществе, значит, и вы оказываетесь в какой-то степени причастным к тому, что я совершу или не совершу.
— Это не ваша забота, Александр Григорьевич. Официально я числюсь помощником присяжного поверенного. Приходилось выступать на мелких политических процессах. Но в душе-то я — историк. Современный Нестор-летописец. Мое призвание копаться в архивах, изучать документы и оповещать мир о моих исторических разведках. Но партия решила иначе, и я в меру своих талантов играю роль «души общества». Я — журналист. Газетный волк. А волка, как известно, ноги кормят. И, вместо того чтобы, замирая от счастья, в глубокой тиши глотать вековую пыль в архивах, я вынужден крутиться как белка в колесе на самом солнцепеке жизни.
— Образно, однако не очень вразумительно, — перебил его Шлихтер. — Какое, это собственно говоря, имеет отношение…
— Прямое, — недовольно поморщился Вакар. — Я им всем, надеюсь, не следует уточнять — кому, настолько примелькался, что они перестали за мной следить. Я ведь мастер во всех жанрах. Иногда выступаю как репортер скандальной хроники. Мне по долгу службы и по понятным вам причинам приходится бывать в самых злачных местах: воровских малинах, камерах предварительного заключения, судах, моргах и даже на раутах в высшем обществе! Я провожаю в скорбный последний путь такое количество знатных покойников, что мне на том свете «будет устроена грандиозная встреча! — Он засмеялся, — Сегодня, кроме вас, я разговаривал в разных местах и по разному поводу со множеством людей и после вас буду болтать с каждым встречным и поперечным, так что меня к вам прилепить никому и никак не удастся.
— Кое-что начинаю понимать, — чуть улыбнулся Юлпхтер.
— Вы приехали в очень неудачное время, — продолжал Вакар. — Сейчас охранка проводит облавы. Многие наши конспиративные квартиры провалились, а те, которые сохранились, возможно, оставлены жандармерией как мышеловки.
— Что же так разъярило этих церберов?
— Побег! Из Лукьяновской тюрьмы! Восемнадцатого августа сего, 1902 года. Точнее, в четверть девятого вечера бежали сразу десять искровцев!
— Я слышал о нем. Молодцы! Какие молодцы! Кто они? — невольно вырвался совсем уж нелепый вопрос.
— Этого не ведаю даже я.
— Извините. Это чувство! — смутился Шлихтер.
— Закономерно, — понимающе усмехнулся Вакар. — Я сам, когда узнал, что план удался, чуть не подпрыгнул до потолка. Но, увы, радость была сразу же омрачена. Урон, нанесенный организации репрессиями, вспыхнувшими после побега, огромен. Главное — психологический!