— Какую махину мы потрясем! — воскликнул Львов-Рогачевский, потирая большие ладони. — Поневоле покажешься себе великаном, выкорчевывающим трехсотлетние дубы российского самодержавия!
Не успел Александр Григорьевич войти в коридор, как дверь его квартиры распахнулась и на пороге с горящей свечой в руке появилась Евгения. Увидев мужа, забрызганного грязью, возбужденного, она отшатнулась, зажмурилась, как бы не веря, вновь открыла глаза и вся засияла счастливой улыбкой. А он мягко втолкнул ее в квартиру и захлопнул дверь.
— Сумасшедшая, — прошептал он. — Неужели ты весь вечер стояла вот так и ждала меня?
Он повесил шляпу на вешалку и скинул пиджак.
— Стояла и ждала, — ответила Евгения.
— Спасибо, — проронил Александр, направляясь на кухоньку. — А я знаю, для чего люди женятся!
— Для чего же? — поддержала обычную игру Евгения.
— Чтобы не умереть с голоду! — облизнулся он, поднимая крышку кастрюли.
Мгновенно проглоченный ужин привел его в благодушное состояние. Видя, что жена с нетерпением ждет новостей, он нарочито тянул и болтал о пустяках.
— Ну? — наконец окрикнула она. — Так что же вы собираетесь делать?
— Снег в июле! Засыплем Киев листовками, прокламациями, призывами…
— А я?
— Вот проскачка… ну просто из головы вон! — воскликнул Шлихтер. — Слона-то мы и не приметили. Ведь ты же великолепный корректор. Будешь править тексты, отсылать листовки по почте и, наконец, вдохновлять нас своим энтузиазмом… «Без женщин счастья нам на свете нет!»
— Когда? — Лицо Евгении стало строгим.
— Двадцать первого июля.
— Тогда начинаем работать! — Она заходила по комнате, бросая на стол бумагу, ставя чернильницу, пресс-папье.
— Но я устал как собака… — взмолился Александр. — Протопал десяток километров. Спать хочу…
— Сон — это не главное в жизни. Итак, первая листовка к железнодорожникам. Диктуй!
Будь у участников редакционной группы крылья или хотя бы пара гнедых, запряженных с зарею, как пелось в модном романсе, они бы мигом облетели все предприятия в собрали сведения о требованиях рабочих. Но, к сожалению, у них не было ничего, даже зачастую нескольких копеек на трамвай.
— Поневоле возопишь: полцарства за коня! — рвал и метал Исув. От бессонных ночей лицо его стало лимонно-желтым.
Шлихтер обратился за помощью к члену комитета, королю фельетонистов Андрею Николаевичу Мельницкому. Это был скромный молодой человек, веселящий Киев своими остроумными фельетонами, которые он печатал под псевдонимом «Будущий» в газете «Киевская мысль». Как юморист он пользовался всеобщей любовью. Ему не стоило большого труда у своего поклонника или мецената раздобыть автомобиль и, как он сам рассказывал, «с быстротой сплетни» облететь с десяток предприятий якобы для сбора материалов для очередного зубодробительного фельетона. А Евгения обошла мелкие мастерские и артели вплоть до кондитерской Самадени и книгоиздательства Богуславского.
Посещение предприятий принесло быстрый и немалый успех. В комитет начало поступать множество писем. В них излагались конкретные требования людей разных профессий: вагоновожатых и булочников, арсенальцев и водопроводчиков, телефонисток и модисток, рабочих крупных заводов, а также дрожжевого, кирпичного, пивного, работников пароходных мастерских, столяров и даже золотарей.
Листовка за листовкой вылетали из неведомого гнезда и опускались в разных кварталах города. А редакционная группа к утру понедельника уже валилась с ног, роняла из рук перья. Но зато почти каждому киевскому предприятию можно было послать требования к капиталистам, сформулированные комитетом РСДРП и отпечатанные «по форме».
— Женя, что у нас дома? Как наши дети? — отрываясь от рукописи, спросил Шлихтер.
— Саша, что у нас дома? Как наши дети? — переспросила Евгения в тон. Она начиняла специальные пояса пачками прокламаций.
— Я же серьезно спрашиваю!
— И я серьезно… — но, увидев, как помрачнел муж, улыбнулась. — Все в порядке, милый. Твоя лубенская нянечка смотрят за ними, как хлопотунья квочка. Любому недругу глаза выклюет!
— Ты извини меня… — сказал со вздохом Александр. — Но мне пора или.
— И ты прости… — начала она умоляюще, но, не договорив, внезапно уронила голову на стол, заваленный гранками, вырезками из газет, листовками, письмами. Александр подумал, что она заплакала, но нет — спит. Растрепанные волосы водопадом спадают на вымазанные свежей типографской краской руки. Шлихтер смотрит на эту маленькую женщину, мать двух его сыновей. Жизнь только начинается, а уже двенадцать лет, одна ее треть, пройдена бок о бок с этим нежным и мужественным человеком. И находясь рядом с ней, как-то не веришь, что может быть сила, кроме смерти, способная разлучить их.