— Это вы, Федор Николаевич? — спросил, прищурившись, Шлихтер у своего редкого гостя двадцативосьмилетнего врача Петрова. Тот участвовал еще в киевском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» и сейчас примыкал к большевикам. Был он большой, вытянувшийся в «коломенскую версту».
— Да, я, Александр Григорьевич, кому же еще? — смущенно ухмыльнулся он в черную бороду, подстриженную по-мужицки, кружком.
Они сидели в уютном кабинетике Шлихтера, занавесив окна от любопытных взглядов и прямых лучей летнего солнца. С улицы доносился детский визг. Через потолок пробивались звуки настойчиво терзаемой гаммы.
— Я ведь с 1901 года пытаюсь проникнуть в казарму, — продолжал Петров. — Но казарма — это казарма. У нее свои методы оболванивания людей. Вы бы послушали, что вдалбливают солдатам в головы на занятиях по так называемой словесности. Офицеры говорят о врагах внешних и внутренних, а безграмотные фельдфебели, для понятности, твердят о «турках внешних и турках внутренних».
— Правительство все чаще начинает применять для подавления «беспорядков» войска. И рабочий волей-неволей смотрит теперь на солдата как на своего самого опасного врага, ибо вооружен еси. Поэтому, первое и самое главное, мы должны добиться, чтобы солдаты не стреляли в народ. Мысль проста и доступна каждому. А победа ее будет равна разоружению армии.
— Дело уж очень тонкое и щепетильное, особенно во время войны. Наши агитаторы обнаруживаются, как белые вороны. Чуть оступился — и сразу военно-полевой суд, статья за разложение армии… Вот почему на этом участке пока многого достичь не удалось.
— А надо, Федор Николаевич, ох как надо! — Шлихтер взъерошил свою бородку. — Под лежачий камень вода не бежит. А капля по капле и камень точит. Давайте вместе искать лазейку. Признаться, я сугубый, как это говорится, штафирка. В жизни винтовки в руках не держал.
— А ведь придется? — сощурился Петров.
— Безусловно! В воздухе пахнет баррикадами. Так какова же обстановка в казарме?
Петров взволнованно заходил по комнате, пересекая острые лучи, проникающие сквозь щели занавесок.
— Главная задача муштры — выработать у солдата слепое подчинение. Гнусная обстановка царской казармы с ее мордобоем, розгами, сыском, дисциплинарными батальонами превращает человека в бессловесную «серую скотину». Все это делает эту массу неблагоприятной средой для революционной работы. Сейчас в Киевском гарнизоне восемь полков. Страшная черносотенная сила — первый уральский казачий полк. За двадцать десятин земли, которыми наделяют за службу каждого казака, он не пожалеет ни матери, ни отца.
— А саперы, саперы? — воскликнул Шлихтер. — У меня с ними бывали кое-какие встречи.
— Третья саперная бригада — главная наша надежда. — Петров заметно оживился. — Это наиболее революционные части, потому что саперные войска комплектуются из фабрично-заводского элемента. Наша работа среди них имеет наибольший успех. Военный министр недавно издал приказ: принять все возможные меры к наилучшему ограждению армии от тлетворного проникновения революционных идей. Но даже здесь мы не можем быть гарантированы от провалов!
— Вы обращались в Киевский комитет РСДРП?
— Да разве ж вы не знаете, какое это меньшевистское болото! — безнадежно махнул рукой Петров. — Сами же о них говорили: лебедь, рак и щука. Хорошо, если бы вы выступили раз-другой на больших массовках, — продолжал он. — При вашем умении зажигать массы… Мне кажется, что настроение саперов таково, что при попытке отправить их на фронт они могут поднять бунт. В бригаду прибывает около тысячи солдат нового пополнения, уже распропагандированных на заводах и фабриках. Все это такой горючий материал, что стоит только поднести спичку…
— Рассчитывайте на меня, — ответил Шлихтер, — В субботу в Голосеевском лесу!
Петров решительно встал и радостно улыбнулся.
И в первую, и во вторую, и в третью субботу все сошло благополучно, несмотря на остроту положения: один штатский в окружении солдатских бескозырок с черным околышем. Слушали затаив дыхание — закроешь глаза, не догадаешься, что вокруг — толпа. Особенную ярость солдат вызвали слова Шлихтера:
— Кто дальше от смертельной опасности — тот ценится дороже. Главнокомандующий получает сто сорок четыре тысячи рублей в год. Каждый из командующих армиями по сто тысяч. А наш солдат — сорок три с половиной копейки за каждый день боя. Так дешево ценится царем ваша живая душа! Как спичку задуть!
А на четвертую субботу… Петров, растерянный и будто постаревший, пришел ни свет ни заря.