Выбрать главу

— Позор! — загрохотала галерка.

— Земля колеблется под его ногами. Почти непрерывные забастовки рабочих во всех концах страны расшатывают трон. И я призываю все прогрессивные силы к участию в движении рабочего класса, единственного класса, который может руководить всенародным движением и обеспечить победу. Класса, без которого никакие разговоры о тех или иных достижениях в борьбе невозможны. Это класс-руководитель, класс-освободитель, класс-гегемон!

Известный профессор свистел, заложив в рот три пальца. Стекла дребезжали от вопля восторга, который вырвался из десятков грудей.

— Шлихтер! Шлихтер! Шлихтер! — скандировали узнавшие его люди райка, хлопая в ладоши.

Никто из большевиков не ожидал, что это короткое выступление даст такой отзвук. Молва разнесла по городу имя смелого оратора. Впоследствии приглашаемые на митинги спрашивали: «А Шлихтер будет?»

Они вышли на освещенный карбидовыми фонарями Крещатик. Александра долго сопровождала толпа рабочих, студентов и просто любопытных. Одни заглядывали ему в глаза, стараясь запомнить, другие ждали от него каких-то откровений, а многие беззастенчиво засыпали оратора вопросами.

Вакар вел под руку Евгению, крепко придерживая, чтобы она не потерялась в этом людском круговороте, и говорил:

— Прекрасно! Это такой удар по либеральному киселю и по меньшевистской размазне!

Владимир Викторович отлично помнил слова Ленина, что «идеалом социал-демократа должен быть не секретарь тред-юниона, а народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета…» Таким и оказался его друг Александр Шлихтер.

— Устал? — заботливо спросила Евгения мужа дома.

— Какое! Мы со слушателями взаимно заряжаем друг друга энергией! Это удивительное ощущение — сливаться с народом в единое целое.

— По-моему, ты запугал профессуру до полусмерти!

— Нет, ты пойми: после долгих лет нелегальной, подпольной работы выступить с открытым революционным еловом на собрании представителей социально враждебных течений. Сказать им откровенно и решительно о большевистских лозунгах. Какую огромную радость дала мне сегодня моя партия!

— Лишь бы, лишь бы… — тоже радостно прошептала Евгения.

А Владимир Вакар, который по просьбе Ильича вел летопись революционных событий в Киеве, в это же время писал в очередной корреспонденции:

«Из всей нашей большевистской группы Шлихтер самый убежденный и самый последовательный ленинец. В его выступлениях, всегда удачных и убедительных, отличительной чертой является принципиальная постановка политических вопросов, чуждая каким бы то ни было компромиссам, и бесстрашная решимость доводить начатые мысли и дело до конца. Обычно очень конспиративный и осторожный, он как бы перерождается в минуты, которые требуют решительности, готовности идти на риск и на жертвы, и идет до конца, не думая о себе, ставя все на карту. Его выступления притягивают толпы народа, которые Шлихтер умеет наэлектризовать своими убедительными речами».

За последние месяцы Александр заметно осунулся. На службу он, помощник начальника пассажирского отделения, приходил невыспавшийся, с мешками под глазами. Тяжело поднимался по ступеням и устало, почти с безразличием, начинал раскладывать на столе бумаги с докладами, экономическими выкладками, столбцами цифр…

«Неужели я действительно пресытился этой цифирью? — как-то подумал он и ужаснулся. — Невероятное состояние! Совершенное перерождение!»

Перед утомленными глазами замелькали кусочки его жизни, нераздельно слитые с цифрами, насыщенные ими, немыслимые без них.

Полтава… Там Шлихтер, устроившись на работу в статистическое бюро губернского земства, «переварил» огромный статистический материал, написал свой первый научный труд «Полтавское земство в роли благодетеля недоимочных крестьян», в котором вскрыл классовое содержание мероприятий земских либеральных помещиков.

А разве можно представить его жизнь без работы в статистико-экономическом отделе Самарского земства в 1899 — 1900 годах? Как ждал он, ссыльный, в Сольвычегодске, а затем уже в Самаре этого «права разъездов по губернии»! Кажется, ничего еще в жизни не читал Шлихтер с таким интересом, как книгу Ленина «Развитие капитализма в России». И, захваченный ею, при первой же возможности организовал экспедицию для изучения самарского села. Сколько цифр! Они, казалось, были способны засушить кого угодно, лишить обычной человеческой речи. Но разве не они же, эти бесконечные цифры, пройдя сквозь мозг и душу пламенного революционера, — разве не они перелились затем в страстный марксистский труд «Между „десницей" и „шуйцей" современного села»!