— Покупайте экстренный выпуск «Киевлянина»! — кричит разносчик.
Группа студентов бросается к нему, скупает все, что у него в руках, и вот ненавистная черносотенная газета разорвана в мелкие клочья.
Размахивая красными флагами, политехники приближаются к университету.
Шлихтер на ходу старается заметить все — и выражение лиц, и возгласы, и действия. Что преобладает сию минуту в молодых людях — чувство победы?
Уже к самому университету подходят железнодорожники. Многие в форменной одежде, и это придает им особую организованность. Стройно звучит «Дубинушка». На легком ветру красиво реют знамена.
Стоя на дрожках, сразу же окруженный толпой, Александр громко восклицает:
— Товарищи железнодорожники! Товарищи рабочие! В единении наша сила!
Он говорит, охваченный таким знакомым, но всегда волнующим чувством единства с аудиторией. И острым встревоженным взглядом скользит по лицам, стараясь заглянуть глубже в глаза. От первых возгласов сразу же потеплело на душе.
— Доло-ой царя!
— Да здравствует демократическая республика!
— Ур-ра-а! — подхватили тысячи голосов, и в них утонули отдельные выкрики одобрения конституции.
— Братья! — вскочил на подножку дрожек молодой рабочий, один из близких друзей Шлихтера, Евгений Линкевич. — Долой ненавистное самодержавие!
Шлихтер хотел что-то сказать, но, уловив какое-то оживление, обернулся к университету. Несколько молодых людей срывало с балюстрады портрет Николая II.
Подбежал большевик Елагин.
— Ректор разрешил открыть парадный вход!
— Тогда объявим об этом с балкона, — Шлихтер решительно направился к ступеням, по которым уже поднимались привыкшие к этому зданию демонстранты.
Александр и Кржижановский вышли на балкон как раз в ту минуту, когда те же молодые люди срывали с него и бросали вниз царский вензель. Толпа на секунду затихла, и в этот момент Шлихтер провозгласил:
— Так пролетариат свергнет самодержавие, как низверг эту корону!
Площадь перед университетом всколыхнулась, взорвалась нескрываемым восторгом.
— Но первые минуты нашей революционной радости мы должны отдать памяти борцов, которые погибли за свободу!
Манифестанты в торжественной тишине начали опускаться на колени.
Александр, чуть повернув голову к Кржижановскому, тихо проговорил, незаметно кивнув в сторону коленопреклоненной массы людей:
— Боюсь, большинство из них думает все-таки не о начале, а о конце борьбы…
Глеб нахмурился:
— Пожалуй…
— Людей-то, людей… Тысяч десять будет. Они же все не уместятся в актовом зале. Будет вторая Ходынка, — сказал Линкевич.
— Перенесем митинг на Думскую площадь, — предложил Шлихтер.
— Все к думе… — подхватили молодые голоса. — К ду-у-у-ме!
И скоро в сквере против университета остался только черный бронзовый Николай I на высоком постаменте.
Когда манифестанты тронулись, Кржижановский, отдав связным распоряжение ускорить доставку оружия, присоединился к членам коалиционного комитета и оказался справа от Шлихтера.
— Запевайте? — вопросительно подмигнул ему Александр.
Глеб понял, какую песню хочет услышать его друг. Как-то, лет восемь назад, сидя в общей камере московской Бутырской тюрьмы, Кржижановский услышал от заключенных поляков великолепную мелодию — торжественную, маршевую и в то же время удивительно душевную. Тогда же он написал на нее русские слова…
— Запевайте, дорогой Глеб Максимилианович! — уже настойчиво проговорил Шлихтер, знавший толк в песнях. — «Варшавянка» — это тоже оружие!
Кржижановский выпрямился, вскинул черные крылья бровей, и над толпой вознесся его звучный голос:
Вихри враждебные веют над нами…
Сначала песню подхватили рядом. Тут же она прокатилась во все стороны:
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело…
Еще не все знали «Варшавянку», но припев уже повторяли тысячи голосов:
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Припев кончился, а Шлихтер с непривычным для тех, кто его не очень близко знал, озорством, с особенным подъемом повторил конец припева и умолк, радостно прислушиваясь, как над всем Киевом, кажется, неслось:
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Манифестанты уже запрудили всю Фундуклеевскую улицу от тротуара до тротуара. На их пути закрывались торговые предприятия: кондитерская Кирхгейма, книжный магазин Идзиковского, магазин сухих фруктов Балабухи. Приказчики, служащие, рабочие вливались в колонны. Не отстали от них и артисты театра Бергонье. На всех балконах, у открытых окон, даже на крышах стояли зрители. С перил балконов и с подоконников свешивались красные плахты, шали, одеяла, цветные ковры.