Верным признаком прихода зимы служило появление в домах Майлса Бьернстама, высокого, плотного, рыжеусого холостяка, закоренелого атеиста, спорщика и мастера на все руки. Дети любили его, и он часто бросал работу, чтобы рассказывать им невероятные истории о морских путешествиях, о лошадях и медведях. Родители либо смеялись над ним, либо тихо его ненавидели. Он был единственный демократ в городе: он одинаково называл по имени и богатого мельника Лаймена Кэсса и бедного финна-крестьянина с Дальнего озера. Его прозвали «Красным шведом» и считали немного помешанным.
Бьернстам умел делать что угодно: запаять кастрюлю, сварить автомобильную рессору, успокоить взбесившуюся лошадь, починить часы, вырезать из дерева шхуну и таинственным образом вставить ее в бутылку. Теперь целую неделю он был в Гофер-Прери главным. Он был единственный человек, кроме механика в лавке Сэма Кларка, который разбирался в водопроводных системах. Все просили его осмотреть печи и трубы отопления. Он бегал из дома в дом до десяти вечера. Вода из лопнувших труб сосульками застывала на его кожаной куртке. Плюшевая кепка, которой он никогда не снимал, входя в дом, обратилась в ком смерзшейся угольной пыли. Красные руки растрескались. Изо рта торчал окурок сигары.
С Кэрол он был очень вежлив. Нагнулся осмотреть топку водогрейного котла, потом выпрямился, поглядел на хозяйку дома и буркнул:
— Уж как там будет с остальной работой, не знаю, а вашу печь придется починить!
Более бедные дома Гофер-Прери, для которых услуги Майлса Бьернстама были недоступной роскошью — а к таким принадлежала и лачуга самого Майлса Бьернстама, — хозяева до самых подоконников завалили землей и навозом. Для защиты путей от заносов вдоль железной дороги установили разборные снеговые щиты, из которых на лето составлялись романтические деревянные шалаши — излюбленное место игр городских мальчишек.
Фермеры приезжали в город на самодельных санях, устланных сеном и прикрытых стегаными одеялами.
Полушубки, меховые шапки и рукавицы, боты чуть ли не до колен, серые вязаные трехметровые шарфы, толстые шерстяные носки, парусиновые куртки, подбитые, точно утята, пушистой желтой шерстью, мокасины, красные фланелевые напульсники для обветренных мальчишечьих запястий — все эти средства защиты от мороза, пересыпанные нафталином, поспешно извлекались из ящиков и сундуков, и по всему городу раздавались детские голоса: «Посмотри-ка на мои рукавицы! А какие у меня гамаши!» На северных равнинах переход от душного лета к суровой зиме так резок, что дети каждый раз с удивлением и гордостью открывают в своих домах эти доспехи героев-полярников.
Разговоры о зимней одежде вытесняли даже сплетни на вечеринках. Весьма светским считался вопрос: «Носите ли вы уже шерстяное белье?» В различиях теплой одежды были такие же тонкие оттенки, как в марках автомобилей. Люди попроще ходили в желтых и черных кожаных куртках, но Кенникот щеголял в длинной енотовой шубе и новой котиковой шапке. Когда снег был слишком глубок для его машины, он разъезжал по больным в сверкающих высоких санях, и только покрасневший нос и сигара выглядывали из меха.
Сама Кэрол поразила Главную улицу свободной шубкой из нутрии. Шелковистый мех был так приятен на ощупь!
Теперь, пока город был разбит автомобильным параличом, ее главным занятием стало устройство развлечений на открытом воздухе.
Автомобили и бридж-вист не только обострили социальные различия в Гофер-Прери, но также уменьшили подвижность жителей. Ведь как это роскошно: сидишь и правишь, — да и так просто! Кататься на лыжах или на санях считалось «глупым» и «старомодным». Городишки так же стремились к элегантным столичным развлечениям, как большие города — к деревенским забавам на свежем воздухе. И Гофер-Прери не меньше гордился своим пренебрежением к катанию с гор, чем Сент-Пол или Нью-Йорк — своим пристрастием к этому развлечению. Все же в середине ноября Кэрол удалось устроить катание на коньках. На Ласточкином озере сверкал серо-зеленый, звенящий под коньками лед. Обледенелый камыш у берега шуршал от налетавшего ветра. Ветви дубов с последними упрямыми листьями вырисовывались на молочном небе. Гарри Хэйдок делал восьмерки, и Кэрол была в полном восторге. Но когда снегопады положили этому конец и она предложила поехать кататься при луне на санях, матроны долго не хотели расстаться со своими радиаторами и ежедневным столичным бриджвистом. Ей пришлось насильно тащить их. Они съехали с отлогого холма, опрокинулись, набрали снегу за воротник, кричали, что сейчас же съедут еще разок, и… раз и навсегда бросили это дело.