– Как они тебе понравились? – спросил он.
– Все были со мной страшно любезны.
– Гм, Кэрри… ты должна быть поосторожнее и не шокировать публику. Ты болтала о золотистых чулках, о том, как ты показывала учительницам свои щиколотки, знаешь ли. Конечно, им было весело, – более мягко продолжал он, – но я бы на твоем месте все-таки не рисковал. Хуанита Хэйдок такая язва! Не давай ей повода сплетничать на твой счет.
– О, бедные мои попытки оживить общество! Неужели нехорошо, что я немного растормошила их?
– Нет-нет, радость моя, я не то хотел сказать. Ты одна только и вносила оживление… Но я хочу сказать… Не касайся ног и всяких там безнравственных тем. Это все крайне консервативная публика.
Она замолкла с мучительным чувством стыда при мысли о том, что слушающий ее кружок, может быть, теперь разбирал ее по косточкам и смеялся над ней.
– Брось, не надо огорчаться! – просил он.
Молчание.
– Ерунда! Я жалею, что заговорил об этом. Я только хотел сказать… Да они все от тебя без ума. Сэм сказал мне: «Ваша маленькая леди – самая тонкая штучка, какая только попадала в наш город!» – так и сказал. А мамаша Доусон – я не был уверен, понравишься ли ты ей, это такая сушеная рыба, – но она сказала: «Ваша молодая жена очень живая и веселая, и, право, я с ней чувствую себя бодрее».
Кэрол любила похвалы, их аромат и вкус, но она так жалела себя, что не могла насладиться этим комплиментом.
«Будет тебе! Довольно! Улыбнись!» – сказали его губы, его прижавшееся к ней плечо, его охватившая ее рука, когда они остановились на темном крыльце своего дома.
– Тебе будет неприятно, если они сочтут меня ветреной, Уил?
– Мне? Да мне совершенно все равно, пусть весь свет считает тебя какой угодно! Ты – моя… ты – моя душа!
Он возвышался над ней огромной горой и казался надежным, как скала. Она нашла его рукав, уцепилась за него и воскликнула:
– Я счастлива! Так сладко быть желанной! Ты не должен бранить меня за легкомыслие. Ты все, что у меня есть.
Он поднял ее, внес в дом, и, обвив руками его шею, Кэрол забыла Главную улицу.
Глава пятая
– Мы улизнем на весь день и поохотимся. Я хочу показать тебе окрестности, – объявил за завтраком Кенникот. – Я взял бы машину, мне хочется показать тебе, какой у нее теперь великолепный ход, когда я поставил новый поршень. Но мы поедем лошадьми, прямиком через поля. Куропаток осталось уже немного, но, может быть, мы наткнемся все-таки на небольшой выводок.
Он возился с охотничьим снаряжением. Натянул болотные сапоги и осмотрел, нет ли в них дыр. Лихорадочно пересчитывал патроны и объяснял Кэрол преимущества бездымного пороха. Вынул из толстого кожаного чехла новое бескурковое дробовое ружье и заставил ее взглянуть в стволы: как они ослепительно сверкают, ни пятнышка ржавчины!
Мир походного охотничьего снаряжения и рыболовных снастей был для нее нов, и в том интересе, который проявлял к нему Кенникот, она находила что-то творческое и радостное. Она осматривала гладкое ложе и отделанный эбонитом с насечкой приклад ружья. Длинные зеленые гильзы с медными капсюльными втулками и иероглифами на пыжах были прохладны и приятно тяжелы в руке.
На Кенникоте была коричневая парусиновая охотничья куртка с огромными внутренними карманами, вельветовые брюки, пузырившиеся на коленях, потрепанные, поцарапанные сапоги и устрашающего вида мягкая шляпа. В этом одеянии он чувствовал себя особенно мужественным. Громко восторгаясь погодой, они взобрались в нанятый шарабан и уложили ягдташ и ящик с провизией.
Кенникот взял у Джексона Элдера его бело-рыжего сеттера, добродушного пса, который все время вилял пушистым, серебрившимся на солнце хвостом. Когда они тронулись, пес стал лаять и кидаться на лошадей, пока Кенникот не взял его в шарабан, где он уткнулся мордой в колени Кэрол и высовывался только для того, чтобы поиздеваться над фермерскими дворнягами.
Серые лошади выбивали копытами такт по твердой проселочной дороге: та-та-та-там! та-та-та-там! Час был ранний, свежий воздух звенел, изморозь сверкала на золотистых плетнях. Когда теплые лучи солнца превратили жнивье в сплошной желтый ковер, они свернули с дороги на поле через ворота одной из ферм. Шарабан неторопливо подпрыгивал по неровной земле. Скатившись под уклон, они потеряли из виду дорогу. Было тепло и тихо. В сухой стерне стрекотали кузнечики; над шарабаном мелькали блестящие мушки. Умиротворенное жужжание наполняло воздух. Вороны медленно летали и перекликались в небе.
Спустили собаку, и, попрыгав от восторга, она принялась рыскать взад и вперед, взад и вперед по полю, опустив нос к земле.