Они сидели на кухне, бренча ложками о дно тарелок — Каспер с правого угла от двери, Алек — с левого. Между ними сидела мама.
Когда она увидела их на пороге — грязных, нечёсаных, в следах чужой крови — то прижала руки ко рту и начала плакать. Так, как будто с одного взгляда всё поняла — всё, что они пережили в дороге. Алек негромко спросил её:
— Ты знаешь, что случилось в «Люксферо»?
Она покачала головой, как немая.
— Мы сбежали.
— Когда? — её вопрос прозвучал едва разборчиво.
Алек начал считать, уверенный, что в памяти всплывут десятки дней, если не недель, проведенных в бегстве, но ответ оказался прост:
— Вчера, — проговорил он и сам удивился этому слову.
Всего один день. Один день, за который он повзрослел на годы.
Она принялась обнимать его, игнорируя грязь и запах крови, который, Алек был уверен, он источал. Она целовала его щеки, гладила плечи и плакала, а Алек стоял, не двигаясь, не в силах ответить на эти действия.
Каспер, привалившись к перилам, равнодушно наблюдал за картиной их встречи. Алек был благодарен уже просто тому, что он молчал.
— Я знаю, что я ненастоящий, — прошептал Алек.
Мама будто бы ожидала, что он так скажет, потому что начала оправдываться:
— Сынок, это всё так сложно, мы думали, что сможем тебя уберечь, хотя бы во второй раз…
Он поднял взгляд, посмотрел вглубь пустой квартиры и спросил:
— Где папа?
Мама смолкла, проглотив свои оправдания. Алек жестковато сказал:
— Я знаю, никакой он не чинитель микроволновок. Я видел его в «Люксферо».
Тогда она ответила:
— Он не возвращался.
Алека кольнула тревога. Это раздражало его: почему он тревожиться за тех, кого даже не знает по-настоящему?
Мама спохватилась и, отцепившись от Алека, сказала:
— Вы проходите, проходите…
Когда за ними захлопнулась входная дверь, мальчику стало легче: спрятались, как в домике. Как в детских играх, которых у него тоже никогда не было.
Наверное, однажды он перестанет добавлять эту фразу — «никогда не было» — к каждому своему воспоминанию из детства. А может, не перестанет.
Мама продолжала суетиться вокруг них, как вокруг почетных гостей:
— Разувайтесь, разувайтесь… Вот здесь полка, можно обувь сюда поставить…
Она всё так объясняла, будто Алек этого не знал. Он присел на колено и, расшнуровывая ботинки, сообщил ей:
— В «Люксферо» полный кошмар. Думаю, у папы могут быть проблемы.
Мама — то ли изобразила, то ли совершенно искренне показала — трогательную наивность:
— А что случилось?
Каспер не сдержал презрительного смешка, а Алек, выпрямившись, смерил маму усталым взглядом. Наступая на пятки ботинок, он снял их и прошел дальше по коридору.
— Можно нам поесть? — спросил он.
Так они и оказались на кухне, поедающие борщ в полной тишине. Мама больше ничего не спрашивала, и Алек был этому рад, потому что произнеси она еще хоть слово, и он бы сорвался — точно. Это они во всём виноваты: сделали из него живую мишень для Центра «П» и даже не смогли уберечь от похищения, а теперь мать смотрит на него, как раззява, и искренне недоумевает: «А что случилось?».
Он коротко поблагодарил её за ужин (на самом деле, была почти полночь) и перешел на короткие, резкие, почти приказные реплики.
«Я в душ. Дай мне полотенце»
«Дай ему тоже полотенце»
«Где моя старая одежда?»
«Ему тоже нужна другая одежда»
Он даже не обратил внимания, что так и не представил Каспера и маму друг другу — они лишь изредка встречались взглядами, не произнося ни слова.
В собственной комнате Алек чувствовал себя, как чужак, хотя память упорно пыталась присвоить себе окружающие предметы. Всё выглядело нетронутым, как в день их отъезда — даже покрывало на кровати будто сохранило черты его тела, когда он, сердито сопя и дуясь на родителей, ныл в подушку.
Пройдя к шкафу, Алек вытащил из вещей (своих вещей — упорствовала память) растянутую футболку в матросскую полоску и пижамные штаны. Посмотрел на Каспера, пытающегося спрятать пистолет под кроватью, и сообщил:
— Моя одежда будет тебе мала.
Он пожал плечами:
— Останусь в своей.
Алек посмотрел на его рубашку с не отстиранным розовым пятном, с серым кругляшком на рукаве от отрезанной нашивки, и вздохнул:
— Посмотрю что-нибудь у папы.
Он отправился в родительскую спальню и, не спрашивая разрешения матери, довольно беспардонно раскурочил их шкаф с одеждой, помня, что где-то у отца была севшая от избытка горячего пара толстовка. Когда нашел, прихватил с собой спортивные штаны — не севшие, зато на завязочках.
Вернувшись в свою комнату, Алек обнаружил Каспера в интересной ситуации: он стоял над его кроватью, сжимал в кулаке футболку-тельняшку и, прикрыв глаза, вдыхал её запах. Потом выдыхал и медленно вдыхал снова.
Алек громко прочистил горло, привлекая его внимание. Тот ничуть не смутился: открыл глаза и положил футболку обратно на постель, будто так и надо, будто эта сцена выглядела нормально.
— Ты так не пахнешь, — зачем-то сказал он.
Алек не стал уточнять, что Каспер имел ввиду: он всё еще придерживался своей версии о психическом расстройстве, а в таких случаях лучше как можно меньше всего уточнять.
Протянув Касперу папины толстовку и штаны, он сказал, показывая на дверь в коридоре:
— Душ здесь. Голым не выходи.
Каспер ушел, а Алек сел на кровать и уперся взглядом в интерактивные обои — они светились золотисто-белым и при касании приглушали свет в комнате. Мальчику не верилось, что он снова дома, и его комната точно такая же, как была до всего плохого. Только он теперь другой.
У него было миллион вопросов к матери, главный из которых можно было сократить до простого — зачем? Зачем они породили в нём эту странную, ненормальную жизнь, которая ему даже не принадлежит? Что из его воспоминаний правда, а что — ложь? Папа никогда не чинил микроволновки? Почему он критиковал власть, если работал на неё? И критиковал ли он её на самом деле, или Алека просто заставили так думать?
А там — в кабинете Каспера — были они? Это были они и говорили то, что думают на самом деле, вместо той лжи, которую закачали ему в мозг?
Он решил, что обязательно всё это у неё спросит, но не сейчас — не в первый день дома. Он злился.
Когда Каспер вышел из душа — одетый, как Алек и попросил — мальчик отправился в ванную комнату отмокать от тяжелого дня. А когда вернулся, Загорски уже занял его полуторную кровать: свернувшись калачиком у стенки, он спал, напоминая безобидного подростка: утонув в папиной одежде, Каспер стал выглядеть меньше и милее.
Алек, коснувшись обоев, заглушил свет в комнате и лег рядом, стараясь не будить соседа по кровати. Но стоило ему уютно устроиться на боку, отвернувшись от куратора, как тот незаметно подобрался вплотную и обнял его за талию. Алек вздрогнул от неожиданности, но возражать не стал: в конце концов, они уже целовались — так что теперь возражать?
Кулак Каспера сжал его футболку на животе и парень, ткнувшись Алеку куда-то в шею, снова глубоко вдохнул. И снова, и снова, и снова — он упивался тканью, не Алеком.
Юноша неуверенно предложил:
— Могу отдать футболку тебе, если так нравится.
Вместо ответа Каспер посмотрел на него затуманенным взглядом и предложил:
— Давай сделаем это.
— Что? — не понял Алек.
Каспер разжал кулак, и его рука скользнула вниз по животу, под резинку пижамных штанов, а потом и трусов. Алек охнул от неожиданности и закрыл рот ладонью, вспомнив, что они не одни в квартире. Потянувшись к пульту управления от комнаты — тот всегда пылился под кроватью — Алек нажал кнопку закрытия двери, и та, скрипнув ржавыми болтами, задвинулась к косяку — что, несомненно, было приглашением к продолжению.
Он откинулся на подушку, позволяя Касперу совершать эти приятные движения руками между его ног, но сам инициативы не проявлял: не гладил Каспера и не трогал, хотя догадывался, что должен.