— Я бегу из Полонии. Я — робот.
Комментарий к Глава 24 Ставьте лайк, если вам тоже надоел этот рыжий!
====== Глава 25 ======
Алек поморщился, когда на него направили огромную лампу. Почти сразу раздался щелчок затвора, и его ослепила вспышка фотоаппарата. Он представил, каким странным, должно быть, получилось его лицо.
Женщина в светло-зеленой форме вежливо попросила его пересесть за другой стол, ближе к ней. Алек, помедлив, подчинился. Прямо перед ним включился квадратный экран, встроенный в столешницу, и на голубом фоне появились очертания ладони. Алек осторожно опустил на неё руку — женщина объяснила, что прибор снимет отпечатки.
Потом он снова ждал.
Вечером его увезли на машине с сине-красными мигалками в «закрытую зону», и сказали, что он будет жить в ней до собеседования.
— Какого собеседования? — поинтересовался Алек у сотрудника за рулем.
— Собеседование на получение статуса беженца. Вы же хотите стать беженцем?
— Да, — неуверенно ответил Алек. — Наверное.
Мальчик слышал, как другие беженцы, переговариваясь между собой, называли закрытую зону тюрьмой, но Алек был с ними не согласен: условия оказались лучше, чем в мотеле, где они останавливались с Каспером. Своя комната, душевая, телевизор — он провел в ней все две недели ожидания, почти не выходя на прогулки во внутренний дворик. Он понял, что большинство беженцев прибыли из Полонии, но боялся с ними разговаривать: боялся их реакции, если они узнают, что он робот.
Выходить за территорию зоны было запрещено, поэтому Алек целыми днями считал шагами пространство комнаты (шесть шагов в ширину, четырнадцать шагов в длину), прикидывая, о чём он расскажет, когда его пригласят на собеседование. Пересказывая события самому себе, он придерживался почти документальной точности, и только на моменте с убийством Каспера проседал: сказать, что это была самооборона? Изобразить жалость и сожаление? Должен ли он продемонстрировать муки совести?
Больше всего Алек боялся улыбнуться от удовлетворения, рассказывая о случившемся. Время шло, а осознание ужаса произошедшего так и не наступало. Можно было по-разному относиться к череде убийств, совершенных Каспером, но когда он убил его мать, для Алека больше не осталось никаких оправданий. Он знал, что убьёт его — знал, когда поворачивался лицом к наведенному стволу.
Казалось, он пошел за ним, чтобы прийти к этому моменту.
Спустя месяц жизни в закрытой зоне, где он сдал восемь собеседований, отвечая из раза в раз на одни и те же вопросы: кто он, откуда, кто его создал, как он сбежал и почему его напарник мертв (Алек скороговоркой повторял: «Он сошёл с ума, у него поехала крыша от стресса, он пытался меня убить, я защищался»), его, наконец, перевели в лагерь для беженцев, где он должен был ждать окончательного решения (но зато получил право на перемещение по Дровнам — небольшому городу на востоке Перенополя).
Лагерь поражал его своими контрастами: ему досталась комната с парнем из Деглауза, который мыл ноги в раковине, объясняя это обычаями, принятыми в его стране. А в комнате напротив жил мужчина из Аллабамы, который запросил статус беженца, потому что взломал рабочую почту президента. Аллабамец был настолько благополучным, что постоянно ругался с сотрудниками лагеря из-за всего подряд: слишком громко смывает унитаз, слишком слабый напор воды, почему ванная не начинает заполняться при его приближении — у них что, нет такой функции? Алек радовался: это чувствовалось как возвращение в нормальную жизнь. Если где-то поблизости есть человек, которого расстраивает шумная вода в унитазе, значит, жизнь и правда становится лучше.
Главное, что удивило Алека, когда он вышел в город: в Дровнах совсем не было летающих машин. Более того, они сознательно отказывались от них последние десять лет (почти столько же в Полонии переходили на летающие), потому что это не экологично. По дороге к супермаркету Алек читал рекламные билборды, напоминающие, что до 95% сырья для водородного топлива получают из природных ресурсов. Поэтому в Дровнах по улицам ездили электрокары, а новые районы застраивались высотными домами.
В супермаркете робот-кассир выглядел простовато: автомат-коробка с квадратным «ртом», к которому нужно поднести товар, а когда на экране высветится цена, оплатить наличными, или картой, или прикосновением смартфона. Аппараты для обслуживания населения было запрещено делать человекоподобными и наделять их человеческими голосами (считалось, что это не этично). Сотрудники центра для беженцев выдали Алеку карту с тысячью перенопольских марок, и он купил на них лимонад и шоколадку (без орехов).
Вернувшись в лагерь, он впервые решил подняться в комнату отдыха, где, как рассказывали сотрудники центра, можно поиграть в настольные игры, приставку и теннис. До того момента Алек продолжал избегать общения с людьми, не желая признаваться, что бежит от властей Полонии, потому что робот, но… Кажется, здесь это было нормальным. Кажется, он даже слышал, что в лагере есть и другие роботы.
Еще на лестнице он услышал голос, вдруг показавшийся ему жутко знакомым, но не сразу придал этому значения: слишком переживал о том, какую историю о себе выдаст, если всё-таки решится с кем-то заговорить.
Но голос звучал так громко, что заглушал всех остальных:
— …а я ему говорю: нет, знаете что, мистер-пипистер, я туда не пойду! А он мне говорит: блин, сэр, у вас заканчивается срок регистрации… А я ему: да ё-маё, я же тебе сказал, что я из лагеря!
Алек поднял взгляд на этого беспардонного нарушителя тишины, и увидел знакомый русый затылок. Обладатель затылка активно жестикулировал, вещая что-то перед группой слушателей, и когда он повернул голову вправо, у Алека участилось сердцебиение. Созвездие из родинок на щеке…
— Иво! — выкрикнул он, хотя вообще-то не хотел привлекать внимание.
Мальчик обернулся на крик, и Алек убедился: да, это он, его Иво! Будто похудевший: щеки впали, очерчивая скулы, и теперь лицо казалось старше и строже. В светло-зеленых глазах пропали та легкость и беззаботность, порой раздражающие Алека до скрежета зубов, но всё равно это был его Иво: повзрослевший, погрустневший, но свой.
— Алек? — в изумлении переспросил мальчик.
Алек не помнил, кто побежал первым. Вполне может быть, что и он. А может, они бросились навстречу друг другу одновременно, и слились в объятии, как единый организм. Он сжал Иво за плечи, мальчик обхватил его за талию, сдавливая изо всех сил. Они то ли заплакали, то ли засмеялись, но у обоих по щекам потекли слёзы.
— Боже, ты живой, — просипел Алек, утыкаясь в плечо мальчика. Рядом, на шее, виднелся заживающий след от ранения.
Алеку почему-то захотелось ткнуться в этот след губами, но он не решился.
— И ты живой, — горячо прошептал Иво на ухо. — Я думал, что больше не увижу тебя.
— Я думал, этот момент никогда не настанет.
Не в силах отцепиться друг от друга, они так и говорили, кто куда: Алек — в шею, Иво — на ушко.
— А Каспер… тоже тут? — нерешительно уточнил друг.
Тогда Алек отстранился. Покачал головой.
Иво испугался:
— Его убили?
Алек опустил глаза, не в силах смотреть на ясное лицо Иво, и его плечи начали трястись от рыданий. Странно: именно плечи отреагировали быстрее всего остального тела. Только потом — горькие слёзы, и только потом Алек, поморщившись, закрыл лицо ладонями. Он не думал, что раскаяние придёт вот так: не в силах признаться в содеянном перед Иво, он разрыдался, как ребенок. Ему казалось, спазмы горя вывернут его наизнанку, как случалось с ним в моменты убийства.
Брови Иво сложились домиком.
— Алек… — он мягко опустил руку на его плечо.
Мальчик заходился от слёз:
— Иво… Ты будешь меня ненавидеть.
— Не буду, — пообещал друг.
Шагнув вперед, он снова обнял Алека, прижимая к себе, и, поглаживая по волосам, негромко сказал:
— Я знаю, у тебя просто не было другого выбора.
Иво понял. Иво всё понял.