Андрей Алексеевич Молчанов
Главное управление
Все персонажи и события, описанные
в данной книге, являются авторским вымыслом,
и любые ассоциации читателя, связанные с
реальными людьми от бизнеса и власти –
личное и независимое дело самого читателя.
Реальные люди от бизнеса и власти, сподобившиеся
прочесть этот роман и узрев в нем родственных
себе персонажей, заслуживают всяческих похвал
как люди самокритичные и совестливые.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Очень тяжело, муторно и постыдно просыпаться в утренних сумерках камеры предварительного заключения.
Особенно с похмелья, усиливающего чувство вины как за свой добровольно отравленный организм, так и за пострадавший от твоих раскрепощенных алкоголем поступков общественный порядок.
Дикая, ободранная сухость в горле, словно я сжевал рулон наждачной бумаги, сведенный судорогой желудок, и глупая моя голова, тяжелая, как пудовая гиря.
Рядом со мной, уткнувшись лицом в обширный, от стены до стены, дощатый настил, этакую общественную кровать на взвод правонарушителей, храпело единственное, слава богу, неизвестное существо. Лохматое, в грязных джинсах и в ободранной кожаной куртке. На свешенной с настила ноге неизвестного, болтался стоптанный ботинок с прилипшим к подошве окурком, другая нога была нага, даже без носка. И отличала ее грязная мозолистая пятка.
Что же я вчера натворил?
И – вспомнилось. Разрозненно, отрывочно, но волосы на голове сразу встали у меня дыбом от этих воспоминаний.
Вчера я стрелял в человека. И не просто стрелял, а стрелял на поражение, в голову, и – попал.
А предшествовали меткому выстрелу обстоятельства сугубо житейские, на поводу у которых я легкомысленно пошел. Дернул меня бес поехать на машине к приятелю на день рождения, хотя жил тот в двух километрах от моего дома, и я мог к нему вполне протопать пешком или же поймать левака. Ведь знал же, что буду там выпивать! Знал и то, что разойдемся поздно, но хотел, со всеми удобствами усевшись в машинку, тихими переулками дорулить до дома. Вероятно, с какой-нибудь залетной дамой, снятой на празднестве.
Вот и дорулил. До первого перекрестка, где столкнулся с машиной. Как – не помню. Ударил в водительскую дверь. И в звуке удара было что-то жуткое, словно нутром ощутил, как за крашеной жестью и виниловой обивкой хрустнуло что-то живое и беззащитное.
Насчет беззащитности я, правда, ошибся. Из машины, отплевываясь матюгами, степенно извлек свои телеса дядя внушительных габаритов. И хотя был я, увы, пьян, однако уяснил мгновенно и убежденно, что и для дяди трезвость – не норма жизни, и состояние его сродни моему, словом – того же поля ягодка.
А покуда он, грязно выражаясь, выбирался из своей помятой колымаги, я последовал его примеру, одновременно отзванивая своему ближайшему дружку Юрке Шувалову, милицейскому оперу. Произнес кратко, услышав его сонный голос:
– Попал в аварию в нашем районе, я пьяный, выручай… – И тут же дал отбой, ибо в последующий миг мой нечаянный оппонент достал из-под куртки «Макаров» и, разевая пасть, заорал в мой адрес типа «Стоять, падла!», наведя ствол на меня.
Я остолбенел на минуту, но тут из «Макарова» хлестнул оранжевый клин огня, и над моей головой, туго уходя в ночное небо, пропела пуля.
Я не знал, что имел в виду этот мужик: то ли напугать меня предупредительным выстрелом, то ли прострелить мне череп, и среагировал механически: выхватил из кармана газовый «Кольт», доставшийся мне по случаю, метнулся поближе к противнику и выстрелил, практически в упор, в его наглую физиономию.
И – обалдел. Ибо физиономия мгновенно превратилась в кровавую маску. Он дико взвыл, выронил свой «Макаров», обхватил ладонями лицо, а далее, как по мановению волшебной палочки, рядом с нами затормозила милицейская машина, в фиолетовом отсвете мигалок возникла искаженная злобой сиреневая, как у утопленника, морда патрульного, и тут сзади на голову мне словно обрушилась бетонная балка. Ну, и все. Тишина и покой. И только сейчас испарившееся в никуда сознание начинает неохотно возвращаться к воспаленным от алкогольных излишеств нейронам, ведущим перекличку и подсчет невосполнимых потерь в своем личном составе.
Но – что же случилось? Почему этот мужик умылся кровью от выстрела из газовика? Отлетели фрагменты гильзы? Но не могли они причинить ему такие увечья… Или померещилось мне в ночной темени этакое обилие крови?
Впрочем, ответ на этот вопрос мне безусловно прояснят, на гадания можно времени не тратить.
Я горестно вздохнул. Всю жизнь тюряга ходила за мной по пятам, но, чувствуется, теперь зацепила своим когтем прочно, не открутишься.
Впервые я едва не угодил в колонию для малолеток еще в школе, хотя детство мое и юношество были вполне благополучными, как и семья, в которой я вырос, обитавшая в тихом спальном районе Москвы.
В семнадцать лет со мной произошла вопиющая нелепость: возвращаясь после уроков с однокашниками по домам, мы, резвясь и дурачась, хлопая друг друга портфелями и кидаясь снежками, постепенно утрачивали в своих шалостях чувство меры. Удары становились все чувствительнее, а снежки – крепче и злее. Очередной снежный ком болезненно угодил мне в физиономию, и я, в то время перворазрядник по самбо, провел обидчику злую стремительную подсечку, отчего он, поскользнувшись на гололеде, совершил немыслимый пируэт, воткнувшись головой в асфальт. Итог: смещение шейных позвонков, сотрясение мозга, возбуждение уголовного дела влиятельными родственниками пострадавшего, и – тяжкое его закрытие стараниями моих родителей и баснословными по тем временам деньгами.
Но я навсегда запомнил, когда милицейская машина увозила меня от дома в отделение к дознавателю, свое страшное осознание неотвратимого падения в цепкую, долгую бездну неволи.
Я ежился в холодной тряской клетке, куда, как в душегубку, тянуло серным выхлопом из проржавевшего глушителя, и думал поникло, что вот и окончилась школьная моя безалаберность с родительской заботой, первыми влюбленностями, таинством распития портвейна в подъезде на подоконнике, походами на подпольные рок-концерты и посиделками с дружками, и вскоре мне предстоит выживание в безысходной тюремной казарме.
Обошлось. Хотя – как сказать? Меня исключили из комсомола, а потому в приемной комиссии института, куда я поступал, сделали все, чтобы завалить меня на экзаменах, а вернее, выставить мне трояки, хотя отвечал я на твердые пятерочки, но экзаменаторы, проникнувшись инструкциями сверху, бесстыдно выводили мне всякий раз «удовлетворительно», не более того. Об этих инсинуациях партийно-комсомольского подполья мне проболталась секретарша приемной комиссии, возвращая аттестат.
А тут подоспело мое совершеннолетие, и я ахнуть не успел, как после домашнего блаженства, котлет и салатиков с крабами, уютной кровати и незабвенных подруг угодил на призывной пункт.
То ли я вызывал в военкомате подозрения в своем тайном желании отвертеться от исполнения священного долга, а такое желание у меня определенно имелось, как и знакомый врач, давший мне надежду на откос по медицинским показаниям, так или иначе, а на следующий день после дня рождения на порог квартиры заявился участковый и лейтенант из военкомата, предписав мне следовать за ними.
Как раз шел призыв, в который я столь трагически вписался.
Я попал в армейские силки, как зазевавшийся суслик в пасть удава. И первое свое пробуждение под казарменным сводом, на верхнем ярусе панцирной койки, за пару минут до подъема, запомнил как самое тягостное из всех своих пробуждений: вот тебе солдатские нары и – два бесконечных года неволи и тягот. Безысходных.
Однако то пробуждение в сравнении с сегодняшним – благое событие. Ибо, чувствую, на сей раз двумя годами поражения в правах я не отделаюсь.
Существо на настиле всхрапнуло томительно, после, приподнявшись на локтях, надсадно откашлялось и наконец обернуло ко мне свой лик.
Это был скуластый, патлатый парень лет тридцати с узким лобиком и тонкими потрескавшимися губами.