И я, посмотрев на белесый развод, отметивший мысок моего ботинка, след улицы, ее полива противоледным средством, отходом производства одной из компаний деловой мэрши, щедро оплаченной городом как полезный ядовитый продукт, поднялся из-за обеденного стола, также производства той самой дамы, и, тяжко вздыхая думам во след, поднялся к себе на этаж, наткнувшись у двери кабинета на кучку сотрудников, поджидающих меня со своими заботами. К бесконечности их потока я уже привык. Подписать нескончаемый вал документов – от заявления на отпуск или разрешения на получение загранпаспорта до оперативных сверок и справок. Дать добро на вербовку, выклянчить у начальства спецназ или наружку, дежурную машину или ресурсы прослушки, согласовать внедрение в группировку, ознакомиться с делами разработок, озвучить решительные команды к действию… Словом, перечислению моих обязанностей не виделось конца. Как и количеству всевозможных ходоков. Таким же ходоком к начальству был и я.
На отделе висели десятки дел. Порою – навязанных свыше. К примеру, заместитель генерала, знаток немецкого языка и личный друг шефа берлинской полиции, взяв себе с утра за правило почитывать германскую прессу, наткнулся в ней на статью об убийстве семерых вьетнамцев в их общежитии. Вьетнамцы в Берлине занимались нелегальной продажей сигарет, приходивших в страну контрабандой, и мафиозные разборки на этом поприще были делом обыденным. Но столь массовое и наглое убийство, конечно же, впечатляло. Убийц было двое, но, покидая место бойни, один из них оставил отпечаток пальца. Тут-то нашему заму пришла в голову инициатива: сравнить отпечаток с имеющимися в наших анналах. Мысль здравая: масса вьетнамцев переехала в Германию из бывшего СССР, а здесь в милиции из них побывал едва ли не каждый второй. Отпечаток из Берлина прислали, мы его отработали, и случилась удача: убийцу установили. Но! По соображениям берлинской полиции страну он успел покинуть, уехав на родину, а значит, транзитом минул Россию или еще находился в ней.
У нас свой иностранный отдел, и ему бы этим заниматься. Но среди окружения убитых мелькали некие чеченцы, и дело спихнули к нам. Предстояло провести работу во всех вьетнамских гнездовищах в Москве. Где взять людей и, главное, агентуру? Вьетнамцы замкнутся, и ни угрозы, ни посулы с обета молчания их не сдвинут. Хорошо, смилостивились коллеги-смежники, взявшись за дело на паритетных началах. Теперь предстояло выбить камеры слежения, установив их во всех вьетнамских общежитиях: мало ли, мелькнет на входе физиономия, которую идентифицирует компьютер?
Помимо этого на контроле начальства несколько разбоев, три вымогательства, дело о незаконном обороте оружия, но его я спихну в надлежащее подразделение; что еще из горячего? Стычка дагестанских ухарей с измайловскими? Разборки азербайджанских рыночных кланов?
И – никакой личной жизни. Хорошо, прилетевшая на днях из Америки Лена навела в квартире порядок, приготовила обед и утешила меня в одиночестве моем и полном служебном забвении себя как мужчины, должного стремиться не только к прекрасному в общем, но и к прекрасному полу в частности.
Лену постиг развод поневоле: ее итальянского супруга, как она и опасалась, застрелили сотоварищи, ныне шла тяжба между вдовой и родственниками погибшего о разделе имущества, но два миллиона страховки, загодя и сметливо ею оформленной, она получила. Некоторая игривость ее повествования в отношении случившейся трагедии заставила меня задуматься о разнообразии мотивов страховочной предусмотрительности, и думы эти неприятно озадачивали. Я сподобился лишь на два вопроса:
– А за что все-таки его… того?
– Да кто же знает эти итальянские расклады?..
– А что насчет поиска убийц?
– Тишина.
Я принес неискренние соболезнования, не очень-то, впрочем, и заботясь правдивостью ее ответов. Я был всецело погружен в события, происходящие на работе, в их поминутно меняющийся калейдоскоп. Ни телевизор, ни столь любимые мной новинки кино я не смотрел, время на сон и работу было расписано по минутам. Да и жизнь вокруг меня затмевала сюжеты любых кинолент, то и дело развертывая коллизии, придумать которые не смог бы самый изощренный сценарный ум. А я, ассоциируя свою персону с персонажами всем известного телесериала, каждодневно чувствовал себя и Штирлицем, и Мюллером одновременно.
Перед концом рабочего дня опера доставили мазурика-осетина, разыскиваемого нами уже полгода за продажу поддельных банковских векселей. Действовал мазурик в составе группы дружков, чье местонахождение требовалось установить.
Мазурик назвался сначала именем, указанном в изъятом у него паспорте, но когда выяснилось, что паспорт поддельный, сознался в обмане и обозначил свое правдивое наименование. Однако в истинности его я усомнился и, кивнув на задержанного операм, вышел из кабинета, из которого незамедлительно донесся вопль, схожий с тем, когда кошке крепко наступят на хвост.
Я лишь удрученно качнул головой, направляясь из застенка в свои кабинетные покои.
Взопревший Акимов в светлой рубашке, темной от пота, с завернутыми за локти рукавами зашел ко мне через час, утомленно признавшись:
– Весь отдел вот такой… Уже три раза устали его мутузить. А он десятую фамилию называет, и точно – врет. Упорный. – Взглянул на часы, сообщил: – Вадик повез Диму на свою хату конспиративную, ждут нас там. – Чего с осетином делать будем? Надо же оформлять… Витька Корнеев сказал, что все устроит. Но сейчас-то его куда девать?
Я припомнил, что в подвале нашего учреждения стоит в одном из бетонных отсеков тренажер с чугунной платформой, сломанный усилиями наших геркулесов-спецназовцев.
– Там тренажер в подвале, – сказал я. – Знаешь где? Ну вот. Прикуй его на пару часиков, пусть покемарит в темноте, а Корнеев приедет, отвезет его в камеру на Петровку. Меняй рубаху, помчались.
Конспиративная квартира, где временно был поселен мошенник Дима, располагалась в старом московском доме, отличаясь простором трех комнат, высокими потолками, нежилой аккуратностью и скромной мебелью семидесятых годов двадцатого века, словно бы только что ввезенной сюда из магазина.
Дима пил с Вадиком коньяк на кухне, травил очередной анекдотец, однако увидев меня, поперхнулся сопутствующим повествованию смешком и принял вид смиренного агнца, пугливо вращая бараньими, навыкате, зенками и вопросительно подняв лоб к белесой коротенькой шевелюрке, словно стекающей с его круглого, как глобус, черепа.
– Сука ты гнусная, – начал я, пнув каблуком в ножку табурета, на котором сука восседала.
Дима поджался в ожидании удара посущественнее, но Акимов, мягко приобняв меня за плечи, потянул обратно к двери, увещевая:
– Погоди, сейчас все проясним, а то сделаешь из человека котлету, я же тебя знаю…
От слов милицейского провокатора, игравшего привычную роль, Дима конвертировался в испуганно сопящий куль.
– Посажу тебя, гада! – запальчиво вещал я, сверкая очами. – И они, – оттолкнул опера, – не помогут!
Губы у Димы затряслись, мелко причмокивая, а с носа сорвалась капля нервного пота.
Наконец наигранные страсти утихомирились, хотя я сидел мрачен, как изваяние демона в заброшенном капище, и последующий разговор комментировал лишь ядовитыми репликами.
– Мы не знаем, сколько средств уйдет на латание дыр, – вещал Акимов. – МУР, прокуратура…
– Прокуратура-то откуда? – сметливо встрепенулся Дима.
– Там уже в курсе, не беспокойся…
– Наша контора, – неторопливо вставил Вадим.
– Ребята, но я же сказал: полмиллиона хоть сегодня… – Дима сидел перед нами, как на толчке – смирный и натужно-задумчивый.
– А почему не говорил, что с «чехами» в одной упряжке дела тянул?! – рявкнул я.
– Ну, я даже как-то стеснялся…
– Ага! Ворюга застенчивый!
Дима скорбно поиграл складками обвисших от недоразумений последних дней щек.
– Тут он мне кое-что интересное порассказал, – вновь вклинился в разговор Вадим. – Когда его «чехи» похитили, то отвезли на свою базу в Барвиху. А ведь мы этой базы не знаем.
– В багажнике меня везли, – поторопился добавить Дима услужливо. – С мешком на голове. Ну, а в мешке дырка небольшая. Так я когда из багажника… То есть когда меня… Вот. И смотрю так в амбразуру эту, а местность знакомая, я мимо часто проезжал, магазин еще на углу и студия загара. «Зебра» называется, потому хорошо запомнил… Смешно, да? – Он хихикнул привычно, но поддержки не нашел и продолжил виновато: – Ну, когда в подвал вели, троих видел абреков, все с «калашами», а потом крышка захлопнулась…