– Да вы же… гангстер!
– Но я же к маме… – промолвил я.
И визу дали.
Впечатления от визита были приятными и пресными, как от рахат-лукума после кружки пивка. Уютный бруклинский домик в пляжной зоне океана, примыкающий боковыми стенами к себе подобным; задний дворик с зеленой лужайкой и разноцветьем клумб; тихая улочка, обсаженная вековыми деревьями; морской кристальный воздух.
Супруг мамы – сухопарый доброжелательный ирландец, профессор медицины, принял меня по-родственному, хлопотал о каждой мелочи и каждодневно убеждал остаться, но веяло от него такой добропорядочной скукой и пунктуальным распорядком, что утомился я в предупредительности его до невозможности. А эти чинные компании местных розовощеких обывателей с их сходками на шашлык, именуемые «пати» и «барбекю»; картинный ужас при виде сигареты в моих руках; металлокерамические улыбки, вопросы о том, есть ли в России мамонты, чем балалайка отличается от банджо и построят ли демократы мавзолей для Горбачева и Ельцина согласно известной исторической аналогии. Наконец, бесконечные дебаты о налогах, страховках, акциях и деньгах.
А местечко – вполне. Все заборы – в гроздьях винограда, теплынь курортная. Вышел в шортах с удочкой к океану и – уди рыбку. Ялта. И даже не верится, что в часе езды – Манхэттен с его небоскребами и выспренними авеню. А поблизости – дислокация крепкой русской общины – Брайтон-бич. Если жить там – английский без надобности. Там уже колбасно-ананасная американская Одесса, соседствующая с нашей опять-таки американской Ялтой.
В общем, красота и симметрия, удобств – куча, но через неделю я уяснил: пора домой, погуляли. Я даже не знаю, как описать свое состояние после проведенных за океаном трех недель. Я… заболел. Я энергетически ощущал свою оторванность от России. И никакие американские витамины восстановить образовавшуюся во мне болезненную пустоту, выкручивающую все нутро, не могли. И я рванул назад. И уже на следующий день по возвращении, оглядев знакомый заснеженный дворик, блаженно понял: дома!
После я много раз ездил по миру, но когда убываешь за моря и долины с убежденностью обязательного возвращения, она, как прививка, спасает тебя от разлуки с корнями. А в Америку-то, чего греха таить, я ехал с тайной мыслишкой остаться… И мыслишка эта прививку изничтожила. Так или иначе, но я определился: жить мне суждено в России, а потому и будем здесь жить. Но моим большим американским достижением явился краткий и яркий любовный роман, продолжающийся до сих пор и кто знает, что сулящий в туманном будущем.
Эффектную брюнетку звали Леной, и была она подругой мамы, хотя по годам являла мою ровесницу. Но по уму и хватке превосходила десяток наимудрейших евреев, и не то, что коня, а слона могла остановить на скаку. Владела рестораном и парой магазинов, ездила на новеньком «Бентли» и буквально купалась в успехе и здравии. И просто не верилось, что деревенская девчонка из уральского села, набравшись наглости, без гроша в кармане приехала с каким-то танцевальным ансамблем в Штаты, осталась на улице, но выжила и выкарабкалась из трясины на свой солнечный газон. Чего это ей стоило – оставалось только догадываться. Хороший повод для догадок представлял ее супруг, от которого было двое детей: авторитетный итальянский мафиози. Уже пару лет они проживали раздельно, однако сохраняли весьма дружеские отношения.
– А чего расстались? – спросил ее я.
– Да все само собой изжилось, – равнодушно пожав плечами, объяснила она. – Прошла любовь, остались хлопоты. Обычное дело, никто не в претензии. На детей денег дает, оставил мне дом… И в делах помогает. Нормальный мужик. И я его понимаю: сорок с небольшим, вокруг двадцатилетние девки, своя яхта, каждый день – праздник, а тут какая-то старая баба, детские сопли…
– Какая же ты старая? Тебя в кино снимать надо!
– Я уясняю сверхзадачу твоих комплиментов, Юра. Но ты просто не видел его девок.
И не увидел. И видеть никого не хотел после трех дней и ночей, в течение которых мы не вылезали из постели. И помани она меня, я бы остался. Но манить меня в свою жизнь она не стала. Сказала:
– Ты не из этих… Не из эмигрантов. Тебе в России жить надо. Тут ты гость, а приспосабливаться начнешь – хребет согнешь. Буду по тебе скучать. Но тебе соскучиться не дам. В России бываю каждый месяц по делам. Примешь в гости?
И залетала ко мне теперь эта дивная яркая птица постоянно, и жила у меня, моталась по своим неведомым мне делам, а после уезжала, оставляя меня счастливого, опустошенного, надеющегося на следующую с ней встречу и живущего в ожидании ее.
Я любил ее. Но – отстраненно, понимая, что брак с ней был бы ошибкой. Органически совпадающие друг с другом любовники, собеседники и просто близкие люди, мы были разделены в общности бытия хотя бы своими характерами. Она была лидером – жестким, властным, подчинявшим вокруг себя всех во имя своих желаний и капризов. А я не терпел покушений на свою свободу. Широта ее жизни и трат заставляли меня лишь беспомощно воздыхать, а вступать в роль муженька-приживалы, рано или поздно должного влачить лакейскую лямку, ничуть не вдохновляло. Это великолепно понимала и она, тактично не замечая мою бедность и не выпячивая свое великолепие.
Мы стали ближайшими друзьями, и она поверяла мне все как действительно родному человеку. Ох, Ленка! Я и думать не думал, но ее связи с криминальным миром России и Штатов были всесторонни, и пользовалась она ими изощренно и твердо. Гнала в Нью-Йорк контрабанду, на корню скупив таможни по обеим сторонам границы, устраивала жаждущим визы и настоящие американские документы не без помощи своего муженька, отмывала деньги, поставляла кокаин в великосветские американские круги и спекулировала недвижимостью в Нью-Йорке.
Много раз она пыталась пристроить меня в какой-нибудь приличный бизнес, но что-то меня неизменно пугало, да и не хотел я быть ей чем-то обязанным, и не стремился в ее деляческий клуб с его вычурными изысками и непомерными аппетитами, откровенно чуждыми моей натуре. Да и чего пенять на жизнь? Бизнес шел ни шатко ни валко, но на хлеб с икрой хватало, холостяцкая моя жизнь разбавлялась мелкими амурными приключениями, плыл я по теплому течению обстоятельств и стремительного времени, ни в чем себе не отказывая, ни к чему особенному не стремясь, и был, в общем-то, счастлив. К алмазам и злату был равнодушен, равно как к особнякам с сияющими палатами, а потому к большим деньгам не лез, ибо где большие деньги, там и большая беда. С биографией своей и судимостями карьера мне не светила, на большие предпринимательские проекты не хватало ни связей, ни мозгов. То есть упорно и принципиально я отрекался от желаний власти, миллионов и славы. Вялый, аполитичный мещанин. А скажите, куда стремиться и зачем? К высокой цели и к идеалам? Был бы рад. Только этот горизонт пуст. И сподвижников нет. Выросло и окрепло новое поколение, чье сознание напиталось чужой музыкой, фильмами и прочей поп-культурой. Это поколение потребителей, ни в грош не ставящих своего ближнего. И достаточно сесть в вагон метро, чтобы увидеть у каждого второго юнца наушник, через который в его мозг долбит ритмическая бессмыслица, а когда поезд вырывается на открытые просторы, то видишь стены гаражей и домов, размалеванных иностранными буквами. Настенная живопись – точно такая, какую я видел в трущобах Нью-Йорка. И по стилю, и по содержанию. А ведь кто-то вложил все это в мозги дурачков? Кто-кто весьма умный. Понимающий, что и бомб не надо, и подрыва экономики даже, а только приучи племя молодое к извращениям и к эрзацам, и исчезнет в нем все живое и чуткое, и уж за Родину на амбразуру никто грудью не ляжет. Каждый будет в своей конуре высиживать. А коли горит конура рядом – плевать. Впрочем, даже интересно. Тем более мы живем в предвкушении катастроф. Мы упиваемся ими. И каждый раз, включая телевизор, ожидаем чего-то горяченького. Но ясное дело – чтобы случилось оно в безопасном отдалении от нас. И ничем я не лучше иных жителей моей страны третьего мира. Где главная цель – заработать на кусок колбасы. Или на «Мерседес» и на кусок колбасы.