Вечером была панихида — в той же спальне, потом черным осенним вечером несли умершего из дворца в церковь, между двумя рядами преображенцев с факелами: треск бьющегося на ветру пламени, кровавые отблески на светлой стали граненых штыков… Жутко.
В душной от множества пылающих свечей и тесной от наплыва великих князей, княгинь и княжон дворцовой церкви, над алтарем и рядом с гробом покойного, должна была быть принесена присяга цесаревичу — уже как императору Николаю II — но Мария Федоровна, уже оправившаяся, отказалась дать клятву. Обращаясь ко всем Романовым, вдовствующая государыня вдруг заявила, что сын её править не способен, и даже и Александр III это признал, взяв с сына обещание через пять лет, когда Михаил достигнет двадцати одного года, ПЕРЕДАТЬ ЕМУ ТРОН.
— Ники, сказал он ему, ты и сам знаешь, что неспособен управлять страной. Да, так и сказал! — возвысила Гневная голос против поднявшегося ропота. — Обереги же, говорит, Россию от врагов и революций хотя бы до того времени, когда Мишке исполниться двадцать один год. Обещай клятвенно по доброй воле уступить престол брату! И МОЙ СЫН ПОКЛЯЛСЯ В ЭТОМ, — твердо закончила Мария Федоровна.
Ведьминым котлом вскипела свара — хоть святых вон неси. Затрещали языками "черногорские сороки" Милица и Стана, агитируя за "дядю Николашу", вновь высунулась Мария Павловна со своими Владимировичами… Но большинство Романовых, обступив Николая, поддержали царицу:
— Как это ни печально, но мать права. Откажись от престола сразу же, и пусть коронуется Мишка, а до его совершеннолетия регентство над ним отдадим твоей разумной матери…
Николай слабо оправдывался перед сородичами:
— Ну, какой же Мишка царь? Ему бы ещё только собак гонять! Отец и не требовал, чтобы я вручил ему престол сразу же… Покойный родитель просил меня царствовать хотя бы пять лет.
— Прекратите этот базар! — рыдала Мария Федоровна. — Боже, какая дикая ночь… Я не стану присягать тебе. Не стану!!!
За склокой никто не заметил, как забытая невеста сомнительного наследника, отступив к стене, скользнула вдоль неё к дверям. Она вышагнула из церкви, словно из бани вынырнула. Глубоко вдохнула, втянув свежую прохладу и рев моря внизу. Резко выдохнула:
— Гвардия, ко мне!
С пушечным грохотом распахнулись двери в церковь. На пороге стояла высокая, ослепительно-синеглазая женщина. Вокруг толпились преображенцы и стрелки:
— Гвардия желает присягнуть своему Императору, — объявила Елка по-французски, быстрой улыбкой подбодрив жениха, и обвела брызжущим веселой боевой злостью взглядом застывших рядом с Николаем в дурном подобии немой сцены из "Ревизора" родственников.
Красавчик Сандро, великий князь Александр Михайлович, друг детства Ники и муж его младшей сестры Ксении, в очередной раз повествующий о том, как Ники отвел его в свою комнату, плакал на плече и признавался, что не готов быть царем, никогда не хотел быть им, ничего не понимает в делах правления и даже не имеет понятия, как разговаривать с министрами, в этот момент испытал нечто, раньше ему неведомое. Он не говорил об этом мгновении никогда и никому. И сам постарался забыть о том, как в ночь присяги "гессенская муха", улыбнувшись, подмигнула ему. Потому что от этой улыбки у считавшего себя совершенно бесстрашным великого князя вдоль хребта просквозил легион ледяных мурашек — словно кто-то прошелся по его могиле…
Сцена не затянулась. Уже подходили целовать икону офицеры верного своему командиру батальона, за ними толпились стрелки, лейб-казаки и дворцовые гренадеры…
Но все Романовы, присутствовавшие на присяге, запомнили этот момент навсегда.
На следующий день в десять утра в той же дворцовой церкви совершилось "миропомазание" Алисы Гессенской. Духовник дворца в своей речи, обмолвившись, назвал её "даромшматской" принцессой, оговорка тут же была подхвачена, и вскоре стала известна в кругу высшей аристократии не хуже прозвища "гессенская муха". После службы Аликс, Мария Федоровна и Николай причастились, причем принцесса проявила поразительный прогресс в русском языке — она говорила на нем с сильным английским акцентом, но уже очень внятно и вполне бегло.
Когда семейство вернулось во дворец, новый царь Николай II издал свой первый императорский указ, который провозглашал новую веру, новый титул и новое имя Алисы Виктории Елены Луизы Беатрисы, принцессы Гессен-Дармштадтской. Внучка королевы Виктории, лютеранка стала "православной великой княгиней Александрой Федоровной".