— Всё, что хочешь, Павел! Всё, что нужно! Запомни, теперь ты должен мне сына. У нас больше нет других задач! Ты понял меня?
Хромой кивнул и погладил Игоря по голове:
— Ананимат.
***
Об идеальной личности Краковский больше не вспоминал. Он методично, день за днём, развивал «Рапсодию», сметая препятствия и не брезгуя никакими приёмами устранения конкурентов. Через восемь лет фирма выросла в трансконтинентальную корпорацию. С Бовой считались президенты и правительства. Он направо и налево использовал альматаксы и мимидосы. Хромой виртуозно настраивал оборудование, и контрагенты Краковского уходили с переговоров с подогнанными под Бовины нужды личностями. Бова скупал землю сотнями гектаров и к тому моменту, когда Хромой взял на работу Маринку, вокруг дома Краковского уже раскинулся целый город со штаб-квартирой «Рапсодии», секретными заводами и деловой инфраструктурой.
Жанна замкнулась, кутаясь в чёрные шали и юбки, и месяцами не выходила из дома, следя выплаканными глазами за Игорем. По утрам она надевала ему под одежду хэбэшную жилетку с кармашками. В кармашки вставлялись заправленные Хромым мимидосы с очередной вариацией личности. Каждый день Игорь был разным — то больше своим и понятным, то совсем чужим и пугающим. Хромой провёл серию психологических тестов Бовы и Жанны и подтвердил гипотезу «родственных душ». Теперь Игорь хотя бы напоминал сына своих родителей.
Энергию добывали с размахом. Хромой сколотил команды специально обработанных агентов — преданных и нелюбопытных. Вооружённые универсальными альматаксами с гирляндами картриджей, они начали с бездомных, а позже вылавливали и ананимировали всех без разбора. Ананиматов не скрывали, списав их появление на новую страшную болезнь. Министерство здравоохранения било тревогу. Краковский отстроил в Рапсограде больнично-исследовательский комплекс, и Хромой «возглавил борьбу на переднем крае медицины». В ответ на скептические потявкивания прессы и оппонентов-одиночек Бова приводил недовольных в ананимарий комплекса, показывал буйных ананиматов и недоуменно вскидывал брови:
— Мне их на улицу выпустить, или вы их дома у себя приютите?
На этом дебаты заканчивались.
Ананиматы делились на буйных — агрессивных и жестоких зверей, и тихих — кротких, безобидных агнцев. Тех, кто не шёл на опыты, утилизировали. Тихих продавали на органы, а буйных выставляли на нелегальные бои.
— Мы теряем огромные бабки, — посетовал как-то Краковский, осматривая Рапсоград с высоты своего офиса на девятнадцатом этаже.
— Неужели ещё остались «огромные» по сравнению с твоим состоянием? — усмехнулся Хромой и сел на край Бовиного стола.
— Я купил клинику трансплантологии. — Бова пропустил мимо ушей сарказм Павла и подтолкнул к нему пластиковую папку. — Пусть нам платят не только за органы, но и за пересадку.
— Ты знаешь моё отношение, — выдавил Хромой, мельком взглянув на документы. — Да, говорю сотый раз, «ананимат» — это не приговор. Я давно заметил и продолжаю наблюдать, пусть медленное, но восстановление личности. Происходит оно часто неравномерно, скачками. И независимо от индивидуальной физики пациента…
— И бои надо у себя проводить, а не таскать буйных по рингам.
— Ты меня не слушаешь, — махнул рукой Хромой.
— Я тебя уже послушал один раз, — задумчиво отвернулся Краковский. — Ты же сам говорил, это не восстановление, а шум округления.
— Бои — явный компромат, — Хромой понял, что наука Бове неинтересна, — тут громкими фамилиями и высокими постами не прикроешься. Заметут всех.
— Я уже обмозговал. Построим арену вон под тем заводом.
— Это ж химкомбинат, — удивился Хромой, проследив взгляд Бовы, — под ним олимпийскую деревню построить можно со всеми стадионами.
— Вот-вот, — Краковский упёрся лбом в раму окна, — стеклянный стадион и построим. А чуть что, зальём кислотой и все дела.
***
Маринка Литаева пришла работать в клинический центр «Рапсодии» сразу после окончания университета. Ещё студенткой она практиковалась лично у Хромого. С Павлом Валентиновичем у них с первого взгляда вспыхнул лютый антагонизм. Системность Маринкиных рассуждений, результаты и виртуозность её работы восхищали Хромого. Но терпеть дерзость и патологическое нелицеприятие Павел Валентинович не мог. Порицаниями, выговорами, а иной раз и крепким словом, он осаживал Маринку, как норовистую лошадь хлыстом.