— К сожалению, это не вопрос победы, а вопрос сосуществования для достижения высшей цели, — попытался объяснить старый Мег. — Не нами заведен такой порядок, но, в отличие от них, мы знаем его истоки, а Сапи заблудились. И спасаем мы больше их, чем себя.
— Прощайте! — выпалил юный Орчи и ушел, уводя за собой свою семью.
— Боюсь, ты прав, старый Мег, — прогудел могучий Бала, — иначе де́ла не решить. Но одного раза будет недостаточно. Приносить жертву придется постоянно, пока мы живем с ними в одном мире.
Старый Мег кивнул:
— Ты понял и сам сказал это, Бала. Нам еще предстоит понять, кто же возьмет на себя этот подвиг…
На том они и порешили. Сапи были очень довольны. Им хватало тех, кто принес себя в жертву. Но юный Орчи сдержал слово: стал нападать на Сапи. Ненасытность Сапи, подогреваемая жаждой мести, привела к бойне. Великие племена снова собрались на совет. Гигант Юба рассказал, что крошки Капа и Коги погибли, а их семьи почти полностью истреблены. Пришел и юный Орчи, повинился перед старым Мегом и перед всеми и сказал:
— Я пойду следующим.
С тех пор некоторые из нас, кто острее других чувствует ответственность за жизнь великих племён, уходят, чтобы найти свой берег».
В сумерках тесного прокуренного портового бара с дощатыми столами и закопченой лампой над замызганой стойкой хриплый динамик старенького телевизора с выцветшим экраном вещал последние новости: «Сегодня на северо-западном побережье десятки китов выбросились на берег. Это явление пока не нашло научного объяснения. Ученые продолжают изучать физиологию китов и строят гипотезы, пытаясь объяснить, с какой целью морские млекопитающие совершают массовые самоубийства. Оставайтесь с нами, мы продолжим после рекламы».
Левкас
Кровельщик Артём приехал в городок С. на подворье небольшого монастыря, где уже квартировали иконописцы из Почаева. Познакомились. Поужинали. Художники сели «творить» краски на завтра. Артём на выделенной ему кровати накрылся ватным одеялом и слушал в полудрёме, как они шуршат курантами по стеклянным плиткам, растирая темперу, и рассказывают байки. Про Сурикова, про лавру. И подумалось ему: «Вот и меня жизнь так же трёт по дорогам, по монастырям. Интересно, что я за краска? Киноварь — цвет крови Господа и мучеников? Голубец — цвет Богородицы и мира? Ярь — цвет Святого Духа и преподобных? Нет, куда мне до таких высот. Бывает, работаешь на луковице и думаешь, мол, близко к Богу, а земля-то тянет. Всё же я, пожалуй, левкас. Втёртый, вклеенный в самую доску. Никто меня не видит, а на мне держится вся картина. Да уж, смиренно». Артём улыбнулся, натянул одеяло на голову и, засыпая, вспомнил своего учителя: «Мы высоты не боимся. До пятнадцати метров — ещё не высота, а после — уже не высота».
Коварство
С коварством Сева впервые столкнулся, когда ему было восемь. Коварству стукнуло пять, а имя ему было Мира. Судьба свела их на побережье, где Сева отдыхал с бабушкой и маленьким братиком Вовой, а Мира — с родителями. Бабушка непрестанно корила Севу и всеми силами принуждала его смотреть за братом.
Как-то, увидев пластиковую палочку у Севы во рту, Мира уточнила:
— Это твой Чупа-чупс?
— У бабушки в сумке нашел, — доверительно поведал Сева.
— Какого цвета, покажи! — Мира сделала манящее движение пальцем.
Сева, польщённый вниманием, с причмоком извлёк конфету.
— Вот, она так и сказала: «Красный»! Бабушка твоя его ищет! Говорит, купила Вове, а…
— Вове? — испугано выдохнул Сева. — Что же делать?
— Надо его назад в фантик завернуть, — предложила выход Мира, — давай, у меня есть.
— Нет! — Сева решительно оттолкнул протянутую ручонку. — Я помню, куда свой бросил, он в комнате.
— Беги скорей, — приободрила его Мира. — Чупа-чупс оставь, вдруг там бабушка.
Сева отдал ей конфету и бросился в дом… Дурачок!
Плохая латынь
После наркоза Копыль чувствовал себя отсиженной коленкой. В спутанных мыслях толкались тревожные сомнения вперемешку с обрывками ярких фантазий. «Жаль музычка не играет. А что? Американец "Форда́" взял, а я, лучше, "Лексус", — Копыль то и дело приподнимал одеяло, поглядывал на бинты и прислушивался к организму. — Мне вдвое больше обещали. Поди, плохо! Ещё и на туда-сюда останется. Копылихе моей понравится. Да ей, вообще, сюрприз будет!»
В палату вошла лечащая — Анна Марковна, разулыбалась:
— Как вы, Пёт Фёдч?
«Ишь, губы накрасила! А зубки-то белые!» — непроизвольно отметил Копыль. — Что-то, Анна Марковна, пальцы немеют. — Он аккуратно ощупывал себя под одеялом. — Не пойму, что там. От наркоза?