Сигнальщик помнил, как обманулся он в одном из первых походов. Не вглядевшись как следует, он поднял ложную тревогу. В рубку поспешил командир. После яркого света каюты было трудно разобраться в сиреневом полумраке, командир доверился сигнальщику, и подлодка едва не торпедировала одинокие скалы.
В другой раз, идя в этих же местах, Пышный снова увидел горбатые силуэты и досадливо отвел бинокль в сторону.
— Нет, не обманешь, знаем…
Но скалы внезапно полыхнули струей оранжевого пламени, и над морем разорвался осветительный снаряд. Вражеские эсминцы рванулись вперед. Лодке пришлось срочно погружаться.
После этого Пышный выходил на ночную вахту задолго до срока, чтобы дать глазам свыкнуться с темнотой. Он не мог себе простить, что однажды позволил наблюдателям врага опередить себя.
Кто нападал первым, тот скорее мог дать противнику мат.
Дмитрий искал врага упорно. Он ненавидел гитлеровцев всей душой, всем своим существом. Они захватили, душили его родную Полтавщину, его Украину. Он не раз подумывал о том, чтобы попроситься в морскую пехоту— там можно было бы убивать захватчиков собственными руками…
Полегчало на сердце, когда в предыдущем походе их подводная лодка, повстречав вражеский транспорт водоизмещением примерно в пять тысяч тонн, потопила его артиллерийским огнем. Молодец их командир, Василий Прокопьевич, не побоялся риска. Опытный моряк, до военной службы плавал в торговом флоте, многое успел перевидать на своем веку. И сердце моряка понимает.
— Следи за морем, за врагом — и мы фашистов наколотим больше, чем сотни автоматчиков.
И Пышный старался. Он старательно нес вахту, когда его подлодка занималась установкой мин на путях вражеских караванов. На этих минах взлетит, пожалуй, не один корабль гитлеровцев.
Но торпеды подлодка еще не израсходовала. И Дмитрий страстно хотел найти для них достойную цель. Сигнальщик попеременно обводил горизонт то биноклем, то невооруженным глазом. Поймав подозрительную точку, он пристально вглядывался в нее, пока не убеждался, что ему только померещилось. Если у него оставалась хоть тень сомнения, он давал отдых глазам и смотрел снова.
Но дали были пустынны.
В светлое время суток сигнальщиков донимали чайки. Распластавшись над водой, чайка издали напоминала самолет, идущий на бреющем полете. Порой птицы носились, не шевеля крыльями долго–долго, и каждую следовало провожать взглядом, иначе в конце концов можно было прозевать настоящий самолет. Отстояв вахту, сигнальщик хотел только одного — спать. О шахматах и думать не приходилось.
Вражеский караван обнаружили у берегов Норвегии. К этой встрече готовились так давно, что даже сигнал боевой тревоги прозвучал как‑то буднично–деловито. Потом пошло привычное, но всегда волнующее. Лодка маневрировала. Команда, легкий толчок — торпеды вышли.
Длинные секунды томительного ожидания, напряженная тишина —и два глухих взрыва дали знать, что торпеды встретились с целью.
Преследование подлодки началось почти немедленно.
Акустик едва успевал докладывать о шумах винтов кораблей, доносившихся с разных направлений. Торпедированный транспорт затонул быстро, и кораблям конвоя не оставалось ничего другого, как выместить свою неудачу на подлодке.
— Ну, сейчас они нам дадут жару, — обнадеживающим тоном сказал боцман.
Глубинные бомбы не заставили себя ждать. Гул взрывов приближался, как гроза.
Подлодка затаилась, маневрируя на малом ходу. Все стояли по местам.
Аварийный инструмент был наготове. Оставалось хитрить и ждать, пока враг не собьется со следа, ждать долго и томительно.
Тяжелее всего было то, что приходилось почти не двигаться, соблюдая полную тишину. Под водой каждый звук разносился далеко. Й если приборы подлодки помогали отлично прослушивать шум винтов вражеских кораблей, то такие же приборы имелись и у противника. Звяканье двери, звук голоса, даже щелканье домино — все могло выдать затаившуюся лодку.
Бомбежка продолжалась с прежней настойчивостью.
Обычно во время похода под водой все свободные от вахты собирались в дизельном отсеке. Здесь было и просторнее, и теплее. Люди шли сюда, как в клуб — сразиться в «козла», в шахматы и шашки, либо просто «почесать язык». Теперь здесь находились только те, кому положено тут быть по боевой тревоге.